Бражники, собравшиеся в «Лебеде» той ночью, были завсегдатаями: в основном работяги с гравийных карьеров или салатных плантаций да матросы с речных барж, а также лодочный мастер Безант и старик Оуэн Олбрайт, который полвека назад уплыл вниз по реке до самого моря и через двадцать лет вернулся в родные места богачом. Ныне его мучил артрит, и только крепкий эль вкупе с хорошей историей помогал на время забыть о боли в костях. Вся компания сидела здесь ещё с вечерних сумерек, опустошая и повторно наполняя свои пивные бокалы, прочищая и снова набивая ядрёным табаком свои трубки — и рассказывая истории.
Олбрайт вернулся к битве у Рэдкотского моста. Конечно, любая история, если её пересказывать на протяжении пятисот лет, может несколько наскучить, но рассказчики находили возможности каждый раз оживлять её новыми вариациями. Определённые вещи были чётко зафиксированы в хрониках и в устной традиции: перемещение армий и их встреча, гибель рыцаря и его оруженосца, восемь сотен утонувших в болоте вояк, — но к смерти мальчика это не относилось. О нём вообще не имелось никаких сведений, кроме того, что жил некий мальчик, который не в добрый час оказался у Рэдкотского моста и там умер. А отсутствие достоверной информации уже давало простор воображению.
Всякий раз, возвращаясь к этой истории, трактирные рассказчики оживляли неизвестного мальчишку только затем, чтобы умертвить его заново. За все эти годы он умирал бессчётное число раз, всё более экстравагантными и затейливыми способами.
Когда история принадлежит вам, вы можете позволить себе вольное изложение. Но это дозволялось только местным — горе любому чужаку, если он заявится в «Лебедь» со своей версией происшедшего.
Неизвестно, как бы отнёсся сам мальчик к своим периодическим воскрешениям, но в данном случае важно запомнить тот факт, что для рассказчиков и посетителей «Лебедя» подобные воскрешения не были чем-то совсем уж противоестественным.
На сей раз Олбрайт выдумал юного циркача, который сопровождал войско и развлекал солдат во время привала. Жонглируя несколькими ножами, он поскользнулся в грязи и упал на спину, а ножи вонзились в сырую землю рядом с ним — все, кроме последнего, который угодил мальчишке прямо в глаз и убил его мгновенно. Это случилось ещё до начала сражения. Новая придумка вызвала одобрительный гул, который, впрочем, быстро стих, позволяя рассказчику довести историю до конца уже по давно накатанной колее.
Далее возникла пауза. Считалось дурным тоном сразу начинать новую историю, не дав людям времени на осмысление предыдущей.
Джонатан был одним из самых внимательных слушателей.
— Я бы тоже хотел рассказать историю, — заявил он.
Несмотря на его улыбку — а улыбался он всегда, — эти слова были сказаны и восприняты всерьёз. Он не был тупицей, хотя его учёба в школе не заладилась: другие дети насмехались над его необычным лицом и странным поведением, и через несколько месяцев он перестал посещать занятия. Чтение и письмо он так и не освоил. Но зимние завсегдатаи «Лебедя» давно привыкли к младшему Окуэллу со всеми его странностями.
— Что ж, попробуй, — предложил Олбрайт. — Расскажи нам что-нибудь.
Джонатан задумался. Он открыл рот и замер, ожидая, что вот-вот оттуда сама собой выйдет наружу какая-нибудь история. Но ничего не вышло. Его лицо потешно скривилось, а плечи затряслись от беззвучного смеха над самим собой.
— Не могу! — воскликнул он, отсмеявшись. — Ничего не получается!
— Значит, в другой раз. Попрактикуйся немного, и, как только будешь готов, мы тебя выслушаем.
— Тогда ты расскажи историю, папа, — попросил Джонатан. — Расскажи!
Это был первый вечер Джо в зимнем зале после очередного приступа слабости. Он всё ещё был очень бледен и до сей поры сидел молча. В таком состоянии никто не ждал от него рассказа, но он среагировал на просьбу сына и с кроткой улыбкой устремил взгляд в дальний верхний угол комнаты, зачернённый многолетними наслоениями сажи и никотина. Именно оттуда, как полагал Джонатан, его отец выуживал свои истории. А когда Джо снова взглянул на собравшихся, он уже был готов к рассказу — и начал:
— Однажды, давным-давно…
В этот миг отворилась дверь.
Час был слишком поздний для новых посетителей. Кто бы то ни был, он не спешил входить. Струя холодного воздуха пригнула дрожащее пламя свечей и наполнила дымную комнату резкими запахами зимней реки. Бражники дружно повернули головы в сторону двери.
Все глаза это увидели, но долгое время никто никак не реагировал. Они пытались осмыслить то, что предстало их взорам.
Мужчина — если вошедший являлся мужчиной — был высок и атлетически сложен, но его лицо было настолько уродливым, что зрители невольно отшатнулись. Кто это мог быть — какое-нибудь чудовище из старой страшной сказки? Или им всем снился один и тот же кошмарный сон? Кривой приплюснутый нос, а под ним вместо рта — зияющий провал с тёмной кровью в глубине.
Одно это могло бы напугать любого, но вдобавок к тому жуткое существо несло на руках большую куклу с восковым лицом, такими же восковыми конечностями и гладкими волосами.
Из оцепенения их вывел пришелец. Сначала он взревел — звук был таким же бессмысленно уродливым, как и рот, из которого он вырвался, — а затем покачнулся и начал заваливаться навзничь. Два батрака успели вскочить со стульев и подхватили его как раз вовремя, иначе он размозжил бы затылок о каменные плиты порога. Одновременно от камина метнулся Джонатан и, вытянув руки, поймал падающую куклу, солидный вес которой застал врасплох его суставы и мышцы.
Кое-как опомнившись, они уложили бесчувственного человека на стол. Ещё один стол был придвинут под его ноги. Распрямив тело, они выстроились вокруг, подняв над ним свечи и лампы. Веки лежащего не дрогнули.
— Он что, помер? — озадачился Олбрайт. Реакцией на эти слова стали нахмуренные лбы и невнятное бормотание присутствующих.
— Надо похлопать по щекам, — предложил кто-то. — Может, это его оживит.
— Глоток виски лучше поможет, — возразил кто-то другой.
Марго протолкалась к изголовью и внимательно осмотрела мужчину:
— Никаких пощёчин. Только не по лицу в таком состоянии. И не лейте ничего ему в глотку. Погодите.
Она взяла подушку, лежавшую на скамье рядом с очагом, и вернулась к столу. При свете лампы разглядела белый конец стерженька, торчавший из наволочки. Подцепила его ногтями и выдернула из подушки пуховое перо. Все недоуменно следили за её действиями.
— Навряд ли ты сможешь пробудить мертвеца щекоткой, — сказал гравийщик. — Да и живого тоже, если он в беспамятстве.
— Я не собираюсь его щекотать, — ответила она. И положила перышко на губы мужчины.
Бражники глядели во все глаза. В первую секунду ничего не произошло, а затем пух слегка шевельнулся.
— Он дышит!
Но чувство облегчения быстро сменилось новым беспокойством.
— А кто он вообще такой? — спросил баржевой матрос. — Кто-нибудь его знает?
За этим вопросом последовало несколько минут многоголосого шума. Один старожил уверял, что знает всех без исключения людей на берегах реки от Касл-Итона до Даксфорда — а это добрый десяток миль, — но этого типа видит впервые. Другой, часто навещавший свою сестру в Лечлейде, не припомнил, чтобы кто-то похожий попадался ему в тех краях. Третий вроде бы где-то его встречал, но чем больше он вглядывался в человека на столе, тем меньше был готов рискнуть звонкой монетой в споре, подкрепляя свои слова.
Четвёртый предположил, что он может быть из речных цыган, которые как раз в это время года обычно сплавлялись вниз по Темзе. Местные относились к ним с понятным подозрением и не забывали по вечерам накрепко запирать двери, предварительно занеся со двора в дом всю мало-мальски ценную утварь. Но данная версия отпала при одном лишь взгляде на добротную шерстяную куртку и дорогие кожаные ботинки незнакомца. Ничего общего с цыганским отребьем. Пятый после долгого вдумчивого созерцания торжествующе объявил, что ростом и комплекцией это точь-в-точь старина Лиддьярд с фермы Уайти — да и цвет волос разве не тот же самый? Однако шестой указал ему на старину Лиддьярда, который в ту самую минуту стоял по другую сторону стола; и вдумчивый созерцатель не смог отрицать очевидное.
После этого обмена репликами все они — первый, второй, третий, четвёртый, пятый, шестой и прочие — пришли к выводу, что незнакомец действительно не знаком никому из них. По крайней мере никто его не опознал. Хотя, чему тут удивляться, при такой-то расквашенной роже?
Наступившее затем озадаченное молчание было прервано голосом седьмого:
— Что же такое с ним стряслось?
Одежда незнакомца пропиталась водой, и от него исходил запах реки — этакий мутный зеленовато-коричневатый запах. Несчастье произошло на воде, в этом сомнения не было. Они заговорили о разных опасностях, подстерегающих людей на Темзе, которая всегда готова сыграть злую шутку даже с самыми опытными речниками.
— Опрокинулась лодка? Может, мне пойти её поискать? — вызвался лодочный мастер Безант.
Тем временем Марго смывала кровь с лица пострадавшего, делая это быстро, но по возможности бережно. Она невольно вздрогнула, отвернув края глубокой раны, которая рассекла его верхнюю губу, так что два раздвинутых лоскута кожи обнажили осколки зубов и окровавленное нёбо.
— Забудьте вы о лодке, — сказала она. — Сперва надо заняться человеком. Тут дело серьёзное, я сама не справлюсь. Кто сбегает за Ритой?
Она огляделась и остановила свой выбор на одном из молодых батраков, который был трезвее других по причине банального безденежья.
— Нит, парень ты вроде резвый. Сможешь быстро добраться до дома лекарши и позвать её сюда? Только без спотыканий и падений — второй калека за одну ночь будет уже перебором.
Резвый парень отбыл без промедления.
А Джонатан всё это время держался в стороне от остальных. Промокшая кукла оттягивала ему руки, и он сел на стул, примостив её у себя на коленях.
Подумал о драконе из папье-маше, которого использовала в своей постановке труппа бродячих актёров на прошлое Рождество. Дракон был твёрдым и лёгким, а если постучать по нему пальцами, отзывался сухим гулким «тат-тат-тат». Но эта кукла была сделана из другого материала.
Вспомнились тряпичные куклы, набитые рисом, — те были мягкими и увесистыми. Но ему ещё не случалось видеть куклу таких размеров. Джонатан понюхал её голову. Пахло рекой, но никак не рисом. Кукольная шевелюра состояла из натуральных волос, и он не смог понять, каким образом эти волосы прикреплены к голове. Ухо было воистину безупречным — не иначе как делалось по слепку с настоящего человеческого уха. Он подивился ресницам, идеально ровным и подогнанным одна к одной. Коснулся пальцем их упругих, влажных, щекочущих кончиков, и веко чуточку приоткрылось. Бережно, с максимальной осторожностью, он дотронулся до поверхности века и ощутил под ней нечто гладкое, округлое, одновременно твёрдое и податливое.
Какое-то тёмное, смутное чувство вдруг овладело его сознанием. Предоставленный самому себе — его родители и завсегдатаи трактира собрались у стола, — он слегка встряхнул куклу. Её рука соскользнула с колена Джонатана и свободно закачалась над полом, как не должны качаться руки обыкновенной куклы. Он ощутил внутри себя что-то вроде мощной, стремительно растущей приливной волны.
— Это настоящая девочка.
Над полумёртвым незнакомцем продолжался спор, и никто не услышал Джонатана. Он повторил, на сей раз громче:
— Это настоящая девочка!
Спорщики обернулись на голос Джонатана.
— Но она не просыпается, — добавил он.
Джонатан приподнял маленькое тело в мокрой одежде, чтобы другим было лучше видно.
Они подошли и окружили Джонатана. Дюжина пар глаз уставилась на девочку.
Диана Сеттерфилд — британская писательница, которая продолжает традицию готических романов в духе сестёр Бронте и Дафны Дюморье. Её новая книга — это сплав магического реализма, мистики и фольклора. История завязывается в ночь зимнего солнцестояния в маленьком английском городке и не отпускает читателя до последней страницы.
Лайфхакер может получать комиссию от покупки товара, представленного в публикации.