Судмедэксперт — это специалист, который вскрывает тела людей и делает заключения о причинах их смерти. Он сотрудничает со следователями и помогает им в раскрытии преступлений. И если сейчас вы вспомнили сцены из сериала «След», то вам точно стоит прочитать это интервью: в реальной жизни всё совсем по‑другому.
«Во многих странах нет судмедэкспертов»
— Давай сразу объясним, чем судмедэксперт отличается от патологоанатома.
— Судебно‑медицинские эксперты занимаются исследованием тел умерших насильственной смертью. К нам поступают люди, скончавшиеся в транспортных происшествиях, массовых катастрофах, после падения с высоты или убитые.
Мы также изучаем причины скоропостижной смерти. Например, когда человек просто шёл по улице, а потом упал и умер при невыясненных обстоятельствах.
Патологоанатомы же вскрывают умерших только от заболеваний — например, от сердечно‑сосудистых. И, в отличие от судмедэкспертов, они не занимаются исследованием тел в состоянии поздних трупных изменений — на стадиях гниения, мумификации и так далее. Это наша работа.
Во многих странах нет судмедэкспертов — есть только патологоанатомы, которые выполняют две эти роли. Но в России судебно‑медицинскую экспертизу и патологическую анатомию разделяют.
Хотя я бы порадовалась, если бы эти специальности объединили. Потому что при любом подозрении на насильственный характер смерти — в шутку говоря, при переломе мизинца — патологоанатомы отправляют трупы к нам.
— Объясни, пожалуйста, ещё раз, что ты подразумеваешь под насильственной и ненасильственной смертью?
— Ненасильственной считается смерть от естественных причин — старости и заболеваний. Всё остальное — насильственная смерть.
Другое дело — криминальная и некриминальная смерть. Этими понятиями оперирует полиция. Грубо говоря, отравление алкоголем — это чаще всего не криминальная, но при этом насильственная смерть.
— А какая причина лидирует среди насильственных смертей?
— Отравление. Речь зачастую о передозировке, но не традиционным героином, а другими веществами, которые сейчас быстро синтезируются. По статистике, примерно раз в неделю в мире появляется один наркотик.
Несколько лет назад был период, когда достаточно много смертей были вызваны отравлением веществом, которое используется в офтальмологии. Оно вызывает галлюцинации, если вводить его в кровь, — эффект, которого пытались добиться наркопотребители.
«Понимаешь, что это не смерть от острой сердечной недостаточности, а убийство»
— Из чего складывается твоя рабочая рутина?
— Я работаю в морге. Мы каждый день вскрываем тела, которые поступили к нам за прошедшие сутки. Их количество невозможно предсказать, поэтому я не знаю, какой объём работы будет ждать меня завтра.
В состоянии непредсказуемой нагрузки мы живём постоянно. Сегодня я могу вскрывать один труп, а завтра — четыре.
Помимо этого, у меня есть другие обязанности. Например, вместе с врачами-клиницистами я участвую в клинико-анатомических конференциях, где разбираются разные случаи смертей в стационарах, хожу в суды, консультирую врачей и сотрудников полиции.
— Как проводится вскрытие?
— Вот основные этапы.
1. Знакомлюсь с направительными документами от органов следствия и дознания. В них могут быть конкретные вопросы и задачи от следователя. Например, изъять определённые фрагменты тканей с повреждениями или взять образцы крови и волос. Также могут быть вопросы о количестве ударных воздействий и о том, в каком положении находились потерпевший и нападавший по отношению друг к другу.
Вместе с этим мне поступает протокол осмотра трупа и места происшествия. А если это тело человека, умершего в стационаре, то ещё и его медицинская карта. Я обязательно изучаю её перед тем, как пойти на вскрытие.
2. Фотографирую тело с нескольких ракурсов. Прицельно — какие‑то особенности и повреждения. Если это тело неизвестного, фотографий нужно немного больше: их показывают опознающим.
3. Провожу наружное исследование. Описываю загрязнения и выделения. Обязательно обращаю внимание на следы крови и их количество. Также важно состояние одежды. Перед судебно‑медицинской экспертизой вещи не снимают и по возможности сохраняют их положение на теле.
Тело описывается сверху вниз и снаружи внутрь. Если речь о неопознанном человеке, я составляю словесный портрет по специальной методике. Обязательно уделяю внимание всем особенностям — например, татуировкам, рубцам, состоянию зубов, цвету радужных оболочек, следам операций и так далее.
Описываю трупные явления для того, чтобы можно было установить, как давно он умер.
4. Произвожу вскрытие — внутреннее исследование. Проводится вскрытие черепа с извлечением головного мозга, а также вскрытие туловища. При этом выделяется органокомплекс от языка до прямой кишки и внутренних половых органов.
Когда дело касается травмы, я произвожу разрезы мягких тканей конечностей, исследую кости, позвоночник, спинной мозг, если для этого есть показания.
5. Пишу диагноз. И делаю выводы.
— Бывало ли такое, что предполагалась одна причина смерти, а после вскрытия она оказалась другой?
— Да. Бывает так, что ты вскрываешь вроде бы скоропостижно скончавшегося, а потом обнаруживаешь признаки асфиксии и понимаешь, что это не смерть от острой сердечной недостаточности, а убийство.
Ведь, во‑первых, во время осмотра можно не заметить мелкие полулунные ссадины на шее. Во‑вторых, их может и вовсе не остаться, если убийца, например, использовал шарф.
Огнестрельные повреждения тоже могут быть пропущены. Если мы сталкиваемся с так называемой мелкашкой — мелким калибром — на волосистой части головы входную рану можно просто не заметить.
Иногда бывает такое, что ты исследуешь тело человека, умершего в стационаре. И казалось бы, по медицинской карте наблюдаешь осложнения после первичной травмы. А на вскрытии обнаруживаешь признаки ятрогении — медицинского вмешательства, которое привело к наступлению смерти.
Сейчас, например, для непрямого массажа сердца используется автопульс. Это устройство, которое ритмично надавливает на грудную клетку. Первые случаи применения этого прибора сопровождались множественными повреждениями рёбер, которых образовывалось больше, чем при традиционном способе реанимации. Доходит не только до разрывов печени, которые встречаются и при проведении непрямого массажа руками, но и до разрывов сердца.
— Ты не только работала в морге, но и параллельно была дежурным судмедэкспертом и выезжала непосредственно на места преступлений. Какой была самая неприятная локация, на которой тебе приходилось проводить осмотр тела?
— Да, я выезжала на места происшествия в начале своей работы. Помню «прекрасные» квартиры, пол которых усыпан тараканами, хрустящими под ногами.
Но, наверное, самый шокирующий случай был такой. Мы приехали на вызов к неблагополучной семье. Мать, отец и сын жили в маленькой комнате. Отец страдал алкоголизмом. Когда он в очередной раз пришёл домой пьяный, жена во время драки ударила его по голове. Он упал, но, видимо, продолжил доставлять всем беспокойство. Тогда она привязала его к ножке кровати, а потом ещё и придушила подушкой. Мальчик в этот момент сидел в комнате и делал уроки.
После осмотра я решила походить по квартире — мне было интересно, так как это был один из первых моих выездов. Оперативники и криминалисты разрешили.
Я начала листать школьную тетрадь мальчика. В ней чередовались домашние и классные работы, написанные ровным аккуратным почерком. Среди них выделялась последняя, которая занимала всего одну строчку.
Это было единственное предложение с красной строки: «Мама папу удавила».
Свидетельство, написанное ребёнком — так непосредственно и открыто… Это было самое ужасное.
— Получала ли ты жалобы на свою работу? Как они выглядели?
— Да. Самая частая и самая распространённая проблема — недоверие. Родственники умершего могут подать жалобу на моё заключение о том, что смерть наступила в результате ненасильственных причин. Они думают: «Нет, его убили! А эксперт, конечно, вступил в сговор, взял денег и покрыл преступление!» Это классический шаблон из фильмов.
Часто бывает такое, что происходит случайное падение с высоты или самоубийство. Но родные не верят в это, особенно если смерть произошла при свидетелях. Начинаются дополнительные экспертизы, нам мотают нервы.
Есть расхожий миф о том, что можно легко вычислить, падал ли человек с изначально приданным ему ускорением или нет. Но это неправда. Чётких и достоверных морфологических критериев для этого не существует. Можно предполагать, высказываться, думать, но на 100% установить нельзя.
У меня, например, был такой случай. Молодая девушка выпала из окна. До этого она была в квартире вместе с подружкой. Мать погибшей решила, что именно та сбросила её дочь. А я написала в заключении, что девушка просто упала, без уточнения — сама или с чьей-то помощью. Установить это должна полиция. Из‑за этого мать подала жалобу, и меня в итоге вызывали на допрос. Честно говоря, не знаю, чем закончилась история.
Судмедэксперты часто попадают в ситуации, когда не могут себя защитить. Если у обвиняемого есть хорошие адвокаты, ему будет легко подорвать доверие суда к заключениям.
Например, по приказу я должна указывать цену деления градусника, которым измеряла температуру, цену деления линейки, которой пользовалась при проведении вскрытия, марку фотоаппарата, которым запечатлевала тело умершего. Если всего этого не будет написано, суд может засомневаться и в остальной информации, написанной в заключении. В том числе — в диагнозе, причине смерти, выводах. Хотя меня цена деления градусника не очень‑то и интересует.
«Для работы с живыми храбрости нужно больше»
— В чём у тебя выражается профдеформация?
— В повышенном цинизме — совершенно резком и бескомпромиссном. Когда я начала в себе это замечать, то попыталась работать с этим. Сейчас я испытываю больше эмоций, и мне это мешает. Однако одновременно с этим я чувствую, что во мне становится больше человеческого.
Также я заметила, что отношусь ко вскрытому телу как к материалу исследования. Я сталкиваюсь с интересными, неинтересными, забавными случаями. Где‑то проскальзывает специфический медицинский чёрный юмор. Но иногда щёлкает: перед тобой всё же человек.
— Бывало ли такое, что профессия вызывала у тебя отвращение?
— Отвращение я испытывала, наверное, пару раз, когда выходила после декрета. Во время беременности у меня менялось восприятие запахов. Поэтому, когда я начала проводить исследования гнилостно изменённых трупов, у меня появлялись приступы физической тошноты. Такого со мной обычно никогда не бывает!
А какие‑то кошмары, с которыми я сталкиваюсь, вызывают у меня скорее страх и ощущение бессилия. Но в «Скоропостижке» я описывала два случая, которые вызвали у меня ужас.
В 2016 году в Сочи упал самолёт с ансамблем Александрова. А в 2018‑м произошла авиакатастрофа в Раменском районе.
Вместо тел привезли их фрагменты. Я не могла представить себе, что есть такая сила, которая превращает живых людей в десятки тысяч кусочков.
Если в Сочи самолёт упал в море и оттуда удалось выловить не так много, то в Раменском была возможность собрать останки с земли. На борту был 71 пассажир. Привезли больше 10 000 фрагментов человеческих тел.
— Чтобы работать с подобным, явно нужна храбрость!
— Я думаю, в этом случае следует уметь подавлять физиологическую естественную реакцию. Для работы с живыми храбрости нужно больше.
— В автобиографической «Скоропостижке» ты пишешь, что пришла в эту сферу, чтобы помогать людям. Как именно, на твой взгляд, ты это делаешь?
— Я считала, что эта специальность, с одной стороны, помогает правосудию. С другой — улучшает качество медицинского обслуживания. Ведь именно благодаря статистике смертности планируется бюджет здравоохранения на следующие годы.
Если, например, много людей умерло от сердечно‑сосудистых заболеваний, то в отрасль кардиологии должны направить больше средств: подготовить новых врачей, обеспечить больницы современными медикаментами и высокотехнологичным оборудованием…
Однако на практике это так не работает. Медицинская статистика — лукавая штука. Мы убедились в этом на примере COVID‑19. Да и бюджетные деньги между отраслями не всегда распределяются справедливо.
Говоря о помощи правосудию: судебно‑медицинская экспертиза обладает узким кругом возможностей.
Детективные фильмы создали миф, что судмедэксперт — царь и бог, который расскажет тебе всё о преступлении.
Сила кинематографа настолько велика, что даже сотрудники органов следствия и дознания часто в это верят. Они приходят ко мне со словами: «Расскажите, при каких обстоятельствах произошло убийство».
Но судебно‑медицинская экспертиза может ответить на этот вопрос в очень ограниченном количестве случаев. Ведь это наука, основанная на морфологии, то есть на том, что ты видишь: глазом, с помощью лупы или микроскопа.
Если перед тобой колото-резаная рана, значит, есть раневой канал. Его можно измерить, установить длину и ширину лезвия клинка, направление этого канала. Но если тебя спрашивают, где находился нападавший, ты понимаешь, что он мог быть и спереди, и сзади, и сбоку. Восстановить это только по тем данным, которые имеет судмедэксперт, невозможно.
Поэтому реальный процент работы, которая чего‑то стоит для следствия, очень маленький.
Отдав этой профессии столько лет, я понимаю, что встроена в систему, без которой человека в нашей стране никак не похоронить. Это единственная помощь, которую я приношу людям. Такие мысли не могут служить утешением — это обидный минимум. Поэтому я планирую уходить с работы. У меня произошла большая переоценка того, что я делаю.
