«Книга как иллюзия» — это исследование специалиста по книговедению Юлии Щербининой, посвящённое необычным практикам обращения с изданиями. Автор пытается разобраться, как человек научился ценить в книге не столько её содержание, сколько внешнюю оболочку. С разрешения издательства «Альпина Нон-фикшн» мы публикуем отрывок из главы 10 об использовании томов в утилитарных целях.
Жертвы Клоацине
[...] Использование книг не по прямому назначению, вне собственно чтения, практиковалось с глубокой древности. Наиболее известный феномен — средневековые палимпсесты (греч. palipmpseston — букв. «вновь соскобленный»): рукописи на пергамене, очищенном от ранее написанных текстов. Создание палимпсестов объяснялось прежде всего дефицитом писчих материалов и необходимостью жёсткой экономии. Это причудливый синтез уничтожения и восстановления, разрушения и созидания, пренебрежения книгой и уважения к ней.
Позднее старинные манускрипты нередко использовались как расходные материалы для переплётов первопечатных книг. Затем разрозненные листы рассыпавшихся изданий стали брать для реставрации ветхих томов. Ненужные тома превращали в библиотечные подставки и держатели: из переплёта извлекали бумажный блок и заполняли получившийся короб песком для тяжести. Сейчас такие подставки называют букенды — англ. book end, букв. «окончание книжного ряда». Бессовестные коллекционеры частенько восстанавливали дефектные экземпляры, цинично вырывая страницы из других книг, а ещё злонамеренно уродовали тома, чтобы сбить цену на аукционе.
Иной раз нецелевое использование книги объяснялось непониманием её истинной ценности и культурной значимости.
Английский епископ и библиофил Ричард де Бери в знаменитом трактате «Филобиблон» (ок. 1345) обличал бескультурных современников, которые калечили фолианты, отрезая от страниц поля и используя их как писчий материал. В 1854 году в Египте обнаружилась мумия, набитая папирусом со стихотворениями древнегреческого поэта Алкмана. Интересно, знал ли об этом бальзамировщик? И что подумал древнеегипетский бог Тот, покровитель библиотек?
С распространением книгопечатания манускрипты обесценивались и всё чаще воспринимались как материал для вторичного использования. Зачем добру пропадать? Деревянные крышки переплётов, кожаные обложки, металлические застёжки, тканевые ленты в корешках — всему находилось применение. Один учёный муж XIV века, играя в волан, неожиданно обнаружил, что ракетка оклеена фрагментами сочинения античного историка Тита Ливия. Как затем выяснилось, вся драгоценная рукопись пошла на изготовление ракеток.
Среди относительно недавно найденных артефактов — датируемая приблизительно 1270 годом митра епископа на подложке из четырёх фрагментов манускрипта норвежского перевода старофранцузской любовной лирики. Вообразите священника, проповедующего с такой штуковиной на голове! Не менее впечатляют основа жилета, вырезанная из пергамена исландской рукописной книги, и подкладка платья цистерцианской монахини из пергамена латинского манускрипта (1375–1400). Сверху был наклеен плотный слой ткани, так что эти шедевры портновского мастерства были обнаружены только в наши дни.
Ещё одной предпосылкой нецелевого использования книг были политические и религиозные конфликты.
Так, Реформация, которую официозно именуют триумфом книги, привела к превращению множества «опальных» манускриптов в объекты глумления, а затем в груды мусора. Антиквар Джон Лейланд, «отец английской национальной истории и библиографии», с негодованием описывал, как ниспровергатели церковных догматов вырезками из древних рукописей чистят обувь и делают из них подсвечники, которые потом продают бакалейщикам.
Незавидна и участь монастырских библиотек, разграбленных в мятежный период Французской революции 1789 года. Кожа и бумага ценнейших томов использовались для растопки печей, чистки подсвечников, упаковки пирогов и колбас, разглаживания перчаток, оклейки сундуков, ремонта оконных рам. А ещё для изготовления папирос, чайных коробок, пыжей для патронов, портновских измерительных ленточек и выкроек. Этот варварский обычай получил образное название «книжное живодёрство».
Наконец, отношение к книгам как к вторсырью объяснялось самой спецификой их изготовления.
До второй половины XIX века большая часть материалов для чтения изготавливалась из старых тряпок и подвергалась затем вторичной переработке. Аналогично перешивали и перелицовывали старую одежду. Начав свой путь с лохмотьев, книга вновь превращалась во вторсырьё, когда становилась негодной или ненужной. Её жизнь подчинялась технологическому циклу производства и утилизации бумаги.
По той же причине в философских трактатах и публицистических эссе ценность текстов нередко ставилась в прямую зависимость от стоимости печатного материала: «Достойна ли книга своей бумаги?» И наоборот: упоминание количества бараньего жира, который способна впитать бумага, служило иносказательным утверждением бесполезности напечатанного на ней произведения. В мешке лондонского мусорщика можно было обнаружить заплесневелые от ненадлежащего хранения фолианты, навязанные миссионерскими организациями карманные Библии, истрёпанные песенники и дидактические брошюры, опубликованные за счёт авторов графоманские сочинения. Полпенни за тачку макулатуры! Вовремя не распроданные экземпляры продавались на вес как упаковочная и обойная бумага.
Такая участь постигла в 1808 году 237 из 300 опубликованных в 1775 году экземпляров полного русского перевода сохранившихся частей сочинения Диодора Сицилийского. После смерти в 1845 году одного из первых русских библиографов Василия Анастасевича его библиосокровища были также свалены в мешки и отправлены в сарай, где гнили два десятилетия, после чего были пущены с молотка по 30 копеек за пуд в качестве обоев. На аукцион пришли только работяги маляры, библиофилы ничего о нём не знали. В мешках были редчайшие первопечатные издания, спасти удалось лишь несколько томов…
При этом слуги, не отличающие философа Бэкона от аппетитного бекона, зачастую куда лучше хозяев разбирались в потребительской и меновой стоимости бумаги различного веса и текстуры, знали гигроскопические и огнеупорные свойства разных её сортов, поэтому безошибочно приспосабливали страницы одной книги в качестве салфеток для протирки окон, другой — как кульков для выпечки, третьей — для растопки каминов. Покуда чопорный господин предавался литературным медитациям в тиши своего кабинета, его рачительная кухарка ловко оприходовала бросовые тома для хозяйственных нужд.
Впрочем, утилитарное использование книг было свойственно и людям высокообразованным.
Так, английский граф Честерфилд в одном из писем заботливо поучал У. Эко. История красоты сына: «Я знал человека, который был так бережен к своему времени, что не хотел терять даже тех коротких минут, которые ему приходилось проводить за отправлением естественных потребностей: в эти минуты он одного за другим успел перечитать всех латинских поэтов. Он покупал какое-нибудь дешёвое издание Горация, вырывал из него страницы две и уносил с собою в нужник, где сначала читал их, а потом уже приносил в жертву Клоацине Римская богиня — покровительница городской канализации., — этим он сберёг немало времени, и я рекомендую тебе последовать его примеру».
Некоторые примеры подобного рода стали историческими анекдотами. Преподобный Альфред Хэкман (1811–1874) тридцать шесть лет проработал сублибрарием в Бодлианской библиотеке, используя старинный фолиант в качестве… подушки для удобства сидения в кресле. Когда же Хэкман покинул свой пост, то выяснилось, что в составленный им печатный каталог не вошёл тот самый злосчастный том, который существовал ещё и в единственном экземпляре. Чего глаз не видит, того как бы и нет. [...]
Библия для ботинок
Использование книг в утилитарных целях довольно широко отображено в искусстве. [...]
В барочных голландских натюрмортах ontbijtjes («завтраки») вырванная из альманаха и свёрнутая в кулёк страница становится изысканным украшением блюда с устрицами. В искусствоведческих описаниях этот элемент представлен в лучшем случае как частная деталь, а в худшем вообще не упомянут. А ведь сколько интересного может поведать этот свёрточек о хозяине накрытого стола, а заодно и о заказчике картины!
Выразительный образчик библиоживодёрства запечатлён на гравюре Уильяма Хогарта «Юный наследник». Башмаки, залатанные кожей с обложки семейной Библии, уличают в вопиющем цинизме богача-скрягу. Из отечественных живописных полотен впору вспомнить «Завтрак аристократа, или Ложный стыд» Павла Федотова. Горе-щёголь поспешно прикрывает книгой скудную трапезу. В забавной бытовой сценке высмеивается показная роскошь.
В пространстве частного дома книги использовались в качестве малогабаритных элементов мебели вроде тумбочек или пуфиков либо заменителей посуды — вместо крышек, блюдец, сервировочных подносов.
Приглядевшись повнимательнее к живописным полотнам позапрошлого столетия, мы обнаружим множество томов в роли всевозможных подставок, подпорок, перегородок. Из таких экспонатов можно составить солидный виртуальный музей. Зная об этой человеческой слабости, издатели порой нарочно выпускали малоформатные книги, дабы не соблазнять покупателя употреблять их не по прямому назначению.
Непоседливые, шкодливые ребятишки вовлекали книги в забавы и развлечения — на что только хватало буйной детской фантазии. Из томов можно было возвести башню, соорудить повозку, выложить «мостик через речку»… Порой такое случалось за неимением других игрушек, а иногда по недосмотру или попустительству взрослых. [...]
Кулинарный библиоклазм
В СССР подобные эксперименты носили кустарный и фрагментарный характер. Вспоминаются шкатулки для бытовых мелочей и межкомнатные шторки, склеенные из поздравительных открыток и книжных иллюстраций. Зато широко практиковалось использование томов на самокрутки, оконные утеплители, товарную упаковку. Фельетон Михаила Булгакова «Новый способ распространения книги» (1924) высмеивает начальника рыбного склада, который скупает книги пудами для расфасовки селёдки. Нецелевое употребление книг осуждалось в библиотечных плакатах советского периода. Вспомним и более поздние строки Андрея Вознесенского:
Ты оскорбляешь труд птицелова,
месячный заработок свой горький
и «Геометрию» Киселёва,
ставшую рыночною обёрткой.
Среди бумажного вторсырья обнаруживались подлинные сокровища. В 1944 году брат писателя-старообрядца Анания Килина на рынке города Таштагола Кемеровской области купил семечки в кульке из листа какой-то старинной книги. Опознав в нём библиографическую редкость, покупатель стал упрашивать торговца отдать остальные страницы. Тот заупрямился, ссылаясь на дефицит бумаги, так что пришлось бежать домой за листами на замену. В итоге братья выяснили Ф. Г. Шилов, П. Н. Мартынов. Записки старого книжника. Полвека в мире книг, что упаковкой для семечек было редчайшее Евангелие, датированное 1553–1555 годами. [...]
На протяжении всей истории люди использовали книги не только для чтения. Например, делали томики-муляжи для хранения внутри алкоголя или лекарств, заворачивали в страницы фолиантов еду или формировали лжебиблиотеки, чтобы произвести впечатление на гостей. Автор «Книги как иллюзии» исследует подобные практики и рассказывает читателям о необычных артефактах книжной культуры.