«В Арктике ты осознаёшь, что природа совершенно другого масштаба»: интервью с гляциологом Дианой Владимировой

Оказывается, чтобы узнать больше о перемене климата и принять меры, можно изучать древние льды. Этим занимаются гляциологи — учёные, которые выезжают в экспедиции, бурят ледники, собирают данные, отдают их на анализ. Всё это помогает лучше понять силу природы и то, что с ней происходит в наше время.

О профессии, научных открытиях и суровой жизни в Арктике мы поговорили с гляциологом Дианой Владимировой.

О профессии

— Кто такие гляциологи, чем они занимаются?

— Гляциологи — это люди, изучающие ледники: как они движутся, как они тают, что это значит для нас, как это влияет на изменение климата, запасы питьевой воды, уровень моря.

Видов гляциологов много. Есть химики, которые изучают составы ледников. Есть те, кто изучает снег, и те, кто изучает лавины, характер их формирования и пути предотвращения катастроф. А есть такие люди, как я, которые используют ледники как хранилище информации о прошлом. Мы бурим ледники, чтобы добраться до слоёв, которым тысячи лет, доставляем фрагменты этих слоёв в лабораторию и изучаем информацию, которая в них хранится. Это могут быть следы древних пожаров, извержений вулканов.

Я добываю газ, который захвачен в ледниках, чтобы узнать, как обстояли дела с парниковыми газами раньше и что будет дальше.

— А что это знание нам даёт?

— Оно позволяет понять, что будет с глобальным потеплением в ближайшем будущем.

Мы поставляем данные людям, которые занимаются математическим предсказанием, У них, конечно, есть свои формулы, но им всё же не хватает наших данных. Мы измеряем форму, глубину, слои ледника, смотрим, что находится под ним, и выясняем, как он в прошлом таял, как тает сейчас. Благодаря этим данным можно предсказать, по каким законам ледник живёт и как скоро поднимется уровень моря от его таяния, какие от этого будут последствия.

Изучение парниковых газов в леднике позволяет узнать, что происходило в глобальной атмосфере, с какой скоростью менялся климат при прошлых потеплениях, и рассчитать прогнозы на будущее.

— Почему ты эту профессию выбрала?

— Я никогда не мечтала стать учёной, мне это казалось недосягаемым. В школе я не считала, что настолько умна.

Я поступила на географический факультет СПбГУ, но это было связано с туризмом. Аппетит пришёл во время еды: мне повстречались классные преподаватели, один из них рассказал, что есть такая вещь, как изучение климата, да ещё и в прошлом, да ещё и на ледниках. И всё это выглядело как увлекательный детектив, который меня захватил.

Я этим заинтересовалась и начала пользоваться возможностями стажировок, подработок. Пока училась, пошла лаборантом в Исследовательский институт, где занимались ледниками Антарктиды. Я смотрела на фотографии с экспедиций, на работы учёных, и меня это очень захватило. Я поняла, что у меня есть большой исследовательский интерес и любопытство, которые и нужны учёному.

О научном пути

— У тебя есть PhD Копенгагенского университета. Расскажи про свой научный путь: почему выбрала для получения степени именно Копенгаген? Как ты туда поступила?

— Я искала, куда пойти в аспирантуру после СПбГУ, параллельно работала в НИИ Арктики и Антарктики в Питере и была уверена, что хочу в этой области развиваться. Чтобы написать крутую работу, нужно было найти очень сильный исследовательский институт. И группа по изучению климата в Копенгагене была одной из самых продвинутых. Они проводят международные исследования, а их основной предмет изучения — Гренландия.

К ним тяжело попасть. Но тогда я так горела этой идеей, что меня совсем не пугали возможные ограничения, переезд, то, что я собираюсь поступать на факультет физики, имея географическое образование. Но как‑то получилось. Видимо, секрет в этом живом интересе. Плюс нужно спрашивать совета у преподавателей, тренироваться писать заявки.

Мне сыграло на руку то, что к моменту поступления у меня уже был хороший опыт работы в исследовательских лабораториях, я знала литературу по теме, участвовала в конференциях. Но я до сих пор не понимаю, как я прошла конкурс в 62 человека на 3 места.

— Почему ты не осталась в Дании после аспирантуры?

— Я прожила там 3,5 года, но всегда знала, что я вернусь домой. Я была очень привязана к Питеру, к питерскому НИИ. Мне хотелось поучиться и вернуться, чтобы передать эти знания на родине.

Конечно, если бы я выразила желание остаться, мы бы что‑то придумали, для меня бы нашлась работа. Но я вернулась, продолжила работать в НИИ Арктики и Антарктики, а после этого перевелась в Институт географии в Российской академии наук в Москве.

— В последние несколько лет ты жила и работала в Кембридже. Как ты туда попала и чем там занималась?

— Нам иногда приходят профессиональные рассылки, и в одной из них было объявление о том, что Британская антарктическая служба ищет человека в постдокторантуру. Им требовался очень узкий специалист, но это было ровно то, чем я занималась в аспирантуре — я развивала метод по очень высокому разрешению для измерения метана в образцах льда. В Кембридже нужен был человек, который пересоберёт им установку и будет заниматься измерениями. Меня очень поддержали коллеги из РАН в Москве и подтолкнули подать заявку и поехать. И я прошла.

Я переехала в Англию во время ковида. Это был стресс, потому что с группой мы виделись только по Сети, я одна ходила в лабораторию, разбиралась, как там всё устроено. Но я быстро влилась, это был очень хороший опыт.

Моей руководительницей была женщина, директор института тоже женщина, и здорово было смотреть, как развивается female leadership и как женщинам дают зелёный свет в науке. И в целом там замечательно работалось, это была прогрессивная команда и лаборатория.

— Где ты работаешь сейчас и какие у тебя планы?

— Сейчас мой трёхгодичный контракт в Кембридже закончился, и по семейным обстоятельствам я переехала в Германию. Пока нахожусь между проектами и думаю, в каком именно направлении буду развиваться дальше.

— Есть ли научное достижение, которым ты гордишься?

— Парочка есть. Одно — это работа в аспирантуре над измерением метана в гренландском ледниковом керне. Это исследование покрывало результаты за последний ледниковый период, который длился порядка 100 тысяч лет, и там 25 раз были глобальные потепления и похолодания. И в трёх из этих потеплений температура менялась на одинаковое количество градусов, а метан почему‑то менялся по‑разному, хотя обычно температура и парниковые газы синхронизированы. В аспирантуре я исследовала, почему была такая разница. И похоже, виноват был локальный источник метана, который находился в районе Восточной Сибири. Тогда там был большой ледниковый щит, который во время потепления превратился в болота, и они начали вырабатывать метан.

А второе достижение связано с экспедицией на Эльбрус. Это мой первый проект, в котором я участвовала полностью, начиная с заявки на получение финансирования и организации поездки. Я никогда не была в таких высоких горах, больше 5000 м, где даже тяжело дышать. Но мы там пробурили отличного качества керн, а потом в Британии заинтересовались этим льдом, захотели его исследовать, и мы связывали Москву и Кембридж. Выяснилось, что это один из самых древних льдов в Европе. Теперь благодаря нашему открытию мы сможем с очень высоким разрешением восстановить изменение климата в Восточной Европе по этому льду. Такие же данные уже есть по Альпам, а значит, у нас будет полная картина по Европейскому континенту с двух сторон.

А измеряли мы его в Кембридже на установке, которую я построила и улучшила с помощью моего руководителя.

Об экспедициях

— Вы с научной группой часто ездите в экспедиции, все ли они одинаковые?

— Экспедиции — это сезонная работа. В Северном полушарии ты можешь работать с ранней весны до осени. А если ты едешь в Южное полушарие, то это декабрь — февраль, у них в это время как раз лето.

Проекты по изучению ледников тоже бывают разные. С московской научной группой, например, можно ездить каждый год на Кавказ и измерять, как тает ледник на Эльбрусе.

Есть разовые проекты, где мы неглубоко бурим лёд, и это можно сделать за одну поездку. Бывают проекты с очень глубоким бурением в центральной части Гренландии или Антарктиды. Ты буришь через весь ледниковый щит: в Гренландии это 2,5–3 км, в Антарктиде — почти 4 км. Это бурение на несколько лет, оно консервируется на зиму, а летом приезжает группа и продолжает бурить, пока не дойдут до дна.

— Расскажи, где ты бывала?

Моя первая экспедиция ещё во время учёбы в СпбГУ была на Алтай со стороны Тувы и со стороны Монголии. Потрясающие ледники, почти неизученные места, дикая природа. Всё тогда было совершенно новым и каким‑то необузданным. Мы смотрели, как эти ледники движутся, собирали образцы воды и льда, чтобы изучать. Параллельно я только постигала экспедиционную жизнь.

Ещё ездила в российскую Арктику — в Териберку. До того, как туда поехали туристы, там была почти дикая местность, тяжёлое серое небо, загрязнения. Атмосфера была довольно удручающей: вокруг покосившиеся дома, грязь и мусор, мы готовили себе еду на костре, хотя находились в жилом посёлке. Зато, если посмотреть на горизонт, вокруг практически скандинавские пейзажи, киты и касатки выныривают на фоне фьордов, и неимоверная красота. Очень жаль, что её загрязняют.

Потом я несколько раз ездила в Гренландию на большой проект бурения, который называется EastGRIP. Я там собирала образцы поверхностного снега, изучала их свойства, смотрела, как распространяются парниковые газы. Когда что‑то происходит в атмосфере, это запечатывается в снегу, а потом снег превращается в ледник. Через 1000 лет приезжаем мы, анализируем образцы этого ледника, чтобы узнать климат прошлого. И мне нужно было понять, как этот сигнал формируется в реальном времени и правильно ли мы интерпретируем климат прошлого. Это были очень значимые и крутые для меня поездки, в которых я многому научилась.

После я ездила на Эльбрус. На высоте 5600 м мы пробурили лёд до дна — 96 м, и у нас получилось организовать международный проект с Британией, о котором я уже говорила.

— Помнишь свои ощущения от первой экспедиции?

— Первая экспедиция была в 2012 году на Алтай в самую глубь Тувы, в степи, где сухая хрустящая трава равномерно перемешана с фекалиями овечек. Там невероятные дикие пейзажи. В какой‑то момент заканчивается дорога, и ты едешь по узкоколейке, а потом и она обрывается. Когда уже не может проехать машина, ты едешь на лошадях или идёшь пешком несколько километров до ледника.

Ощущения были интересными. Всё пошло не по плану, у нас был сломанный транспорт, поэтому дорога заняла гораздо больше времени. Из‑за того, что мы бесконечно заезжали в посёлки и чинили машину, нам удалось пообщаться с местным населением, насладиться подольше красотами. Поесть свежеиспечённый хлеб в самом крайнем посёлке у подножия гор, когда ты уже устал и вымотался, — бесценно.

Конечно, там мы знакомились с тувинцами. Надо всегда понимать, что ты чужак. Проходящие мимо пастухи занимаются своим делом, а тут разбит твой лагерь. Они заходят в твою палатку, потому что воспринимают её как твой дом. Тебе нужно их поприветствовать, налить обязательно чай с сахаром. Многие из них не говорят по‑русски, но всё равно с ними нужно посидеть, выказать свое уважение.

До поездки мне казалось, что ледник на фотографиях похож на какую‑то гладкую скользкую пену для бритья. И я помню, как я первый раз ступила на него. Он не скользкий, как могло бы показаться, — на нём много обломков, он испещрён ямочками, он рыхлый. Это ощущение из другой вселенной. Ты не знаешь, как с ледником общаться, и знакомишься с ним впервые. Чувствуешь его дыхание: днём дует холодный ветер с ледника, а ночью по долине — тёплый.

Мы спали под грохот горной реки и осыпающихся камней. Натуральный грохот, когда вода перемывает огромные валуны. Встречали по утрам солнце, сделали себе солнечные часы из камушков. Там же были первые опыты полевой готовки. Не знаю, решилась бы я сейчас поехать в такие условия, но тогда это было потрясающе.

О подготовке к экспедициям и быте

— Как попасть в группу исследователей в экспедиции?

— Чтобы попасть в научную группу, нужно быть учёным, студентом, аспирантом, научным сотрудником. Иногда набирают людей не из научной сферы, они называются field assistant. Они помогают убраться, что‑то приготовить. Это хорошая сезонная работа. Иногда такие вакансии можно мониторить, если интересно.

И самое главное — нужно быть хорошим человеком. Потому что в группе очень важен личностный фактор, ведь ситуации в поле могут быть разные, и надо быть уверенным, что ты можешь положиться на человека рядом с тобой. В экстремальных условиях очень обостряется то, как люди себя выражают. Лагерь — это модель общества. В нём все заодно. Если вы после ужина собрали остатки еды и заперлись у себя в палатке, это плохо. Если вы видите мусор или поломку, надо поднять, починить. Если каждый будет идти мимо, такой лагерь работать не будет. Это экстремальные условия, где очень важно друг друга поддерживать и быть уверенными друг в друге.

— Как обычно проходят экспедиции?

— Чтобы поехать в экспедицию, надо понять для начала, будет ли спонсирование, заявки на спонсирование пишутся за год. Потом за пару месяцев начинается подготовка в поездке. Нужно собрать оборудование, снаряжение, купить билеты. Это очень длительный процесс, требующий внимания к деталям.

Потом ты улетаешь в ближайший к местности аэропорт, а от него добираешься местным транспортом: самолётом, вертолётом, машинами. Например, в Гренландии до лагеря от аэропорта мы летели на самолёте ВВС США.

На месте обязательно нужно обустроить лагерь: разбить палатки, определить место сбора мусора, чтобы потом его вывезти, найти место для туалета. Потом начинается работа.

Много времени в экспедиции уходит на то, чтобы дождаться подходящей погоды. Если пасмурно или слишком ветрено, может не получиться заняться экспериментами. В Арктике можно по две недели ждать, прилетит ли вертолёт, чтобы увезти тебя от лагеря на вершину ледника. Иногда накрывает пурга, и ты лежишь и «пургуешь» в режиме сохранения энергии, ешь орешки и фрукты, выходить из палатки нельзя — ничего не видно, тебя заметёт. Даже в туалет стоит ходить пореже, чтобы сохранять энергию. Иногда нужно даже держать палатку, чтобы не снесло.

— Что обязательно нужно учесть, когда едешь?

— Активная подготовка начинается за пару месяцев до выезда. Тебе нужно договориться с транспортом на месте, понять всё по снаряжению, нужно ли что‑то докупить. Перед Эльбрусом мы тренировались ставить наши большие устойчивые горные палатки прямо во дворе института. Буровая установка тоже проверяется заранее — вдруг что‑то в ней придётся починить, потом будет уже поздно.

Плюс с собой нужно собрать достаточное количество всякой мелочи, чтобы тебе хватило, например скотча или отвёрток. На месте всё это сложно будет достать, поэтому перед экспедицией очень много проверок. Надо учитывать, что там мы далеко от цивилизации и ничего на леднике нет. Поэтому лучше взять больше, чем что‑то забыть.

Необходимо рассчитывать и закупать еду. Еда обычно закупается в последнем населённом пункте перед лагерем.

И конечно, обязательно продумывать, какие эксперименты ты будешь проводить.

Но при этом нужно понимать, что, как бы ты ни подготовился, всё равно что‑то может пойти не по плану: ты что‑то нибудь не возьмёшь из снаряжения, или сломается транспорт, или что‑то ещё. У тебя всегда есть товарищи, у которых можно попросить помощи, позаимствовать куртку, шампунь или инструмент.

Плюс наше возвращение всегда зависит от погоды, мы часто покупаем билеты только в один конец. Мы знаем, что пробудем там, например, около месяца, но не знаем, сколько точно. Может быть, четыре недели, может быть, пять‑шесть.

— Как устроена жизнь учёных в экспедиции? Как проходит типичный день?

— Расскажу, как было, например, в Гренландии. Это сезонная работа на летний период. На зиму всё консервируется.

В 5–6 утра ты просыпаешься в своём тенте. Это не походная палатка, это огромный навес яркого цвета на улице, чтобы его было видно на общем фоне. Снег ослепительный, поэтому тебе обязательно нужны очки.

Вся жизнь проходит в здании станции, там ты можешь и умыться, и позавтракать, и поработать. Туда ты и направляешься. Потом, похрустев какими‑то мюсли, вы расходитесь работать вне зависимости от погоды. Может быть солнечный приятный день, а может быть такой холод, что у тебя отмерзают пальцы, и ветер, из‑за которого ты с трудом держишь ящичек с инструментами.

У нас есть время обеда. Его готовит повар, это всегда что‑то горячее. Обедать мы собираемся обязательно все вместе. Вообще, команда очень важна в экспедиции.

Потом продолжаются работы на улице. А те, у кого дел на улице нет, занимаются компьютерной работой или читают. На станции есть интернет, но обычно в таких поездках все стараются сделать диджитал‑детокс и не заходить в соцсети и на почты.

Выходной у нас только вечером в субботу — ужин обязательно в платьях и в галстуках. Потому что, когда ты каждый день делаешь одно и то же в одном и том же пейзаже в рабочей одежде, можно сойти с ума, и важно как‑то менять обстановку. Поэтому мы переодеваемся и собираемся на ужин. По субботам повар отдыхает, поэтому готовим мы сами — иногда какой‑нибудь волонтёр из команды вызывается приготовить что‑нибудь особенное.

Так субботами мы и мерим дни недели — если пришёл субботний вечер, значит, прошла неделя. В противном случае там, в снегах, когда вокруг полярный день, можно потерять счёт времени. Иногда по вечерам мы играем в настолки или даже смотрим фильмы, но очень редко. Чаще на это совсем нет сил, все стараются пораньше уйти спать, чтобы утром рано встать и начать всё заново.

Самые активные могут на лыжах покататься, кто‑то бегает. Например, я брала беговые лыжи, кататься на них в такой обстановке было здорово. Ну представьте: на дворе вообще‑то лето, светит солнце, а вокруг бесконечные льды, белый покров, и ты рассекаешь по нему на лыжах — где ещё такое можно попробовать? Друг мой брал кайт, мы приделывали его к санкам и на ветру тоже очень весело катались.

На полярных станциях есть душ, а иногда даже баня, в которые ты, правда, не ходишь каждый день. Но если ты улетаешь на вершину ледника на вертолёте — там, конечно, мыться негде, иногда даже влажными салфетками не протереться, потому что они замерзают. Правда, на леднике не так уж пачкаешься, потому что вокруг нет никакой городской пыли, там очень чистая среда, и в душ каждый день ходить нет надобности. Это не приносит неудобств.

О впечатлениях

— Что самое впечатляющее ты видела в экспедициях?

— В каждой экспедиции ты видишь что‑то необычное. Например, когда я была на Алтае, видела верблюда, пасущегося на склоне в снегу. Ты просыпаешься в своей палатке на отшибе, вокруг лёд, а рядом откуда‑то взялся верблюд, который копается в снегу и что‑то там ищет.

В Гренландии меня поразил сам масштаб ледника. Ты прилетаешь в аэропорт, выходишь из него и уже видишь этот ледник. Я видела ледники до этого, но здесь весь материк — это ледник. Ты понимаешь, насколько он огромен, чувствуешь его дыхание — на тебя дует очень холодный и сухой ветер. Можно взять машину или даже велосипед и поехать вдоль берега по кромке этого ледника, и он будет невероятных размеров.

Ещё я там впервые увидела овцебыков — поразительные создания, то ли овца, то ли бык. Они пасутся там во льдах, и совершенно непонятно, как они там выживают. Мы встречали местных жителей, что тоже очень необычно. С одной стороны, это такие же люди, как мы, у них есть связь, цивилизация. Но при этом сохраняются всякие традиции, они едят жир китов и бургеры из мяса овцебыков.

На восточной вершине Эльбруса мне в память врезалась картинка, когда я видела тень от Эльбруса — очень ровный треугольник на облаках. Обычно ты видишь тень на земле, но ты просыпаешься на вершине больше 5 км, смотришь вниз, а облака под тобой. Тебе тяжело дышать, потому что воздух очень разрежён, и ты видишь, как на эти облака падает тень. Это такое невероятное, какое‑то внеземное ощущение.

— Какая вообще Арктика?

— Хороший вопрос. Она разная. Русская Арктика, как я говорила, выглядит немного серо и удручающе, она загрязнена.

В гренландской Арктике долго была американская военная база. Там построили какую‑то инфраструктуру, а потом, как гласит легенда, продали это всё датчанам за доллар и ничего после себя не убрали. Американцы тоже оставили кучу загрязнений, это очень грустно.

Но в целом в Арктике ты осознаёшь, что природа совершенно другого масштаба. Если это вода, то это огромный ледяной океан — только там ты узнаёшь, что такое по‑настоящему ледяная вода. Если это скалы, то это громадные, возвышающиеся над тобой скалы. И в таких пейзажах, в суровой природе ты понимаешь, насколько ты сам несоизмеримо мал по сравнению с этим величием.

— Сколько раз ты там бывала?

— Получается, три раза: один раз в России на Баренцевом море и дважды в Гренландии.

— Бывали ли какие‑то страшные или, наоборот, забавные моменты?

— После экспедиций тебе кажется, что ты можешь всё: у тебя очень натренированное тело, ведь это физически тяжёлая работа. И вот я, думая, что я Суперженщина, пошла одна гулять по скалам в Гренландии. Вокруг никого, докричаться невозможно, а склоны очень крутые, с них легко можно сорваться. И я там застряла, повисла, как котёнок. Это было страшно, кое‑как выкарабкалась.

Ещё жутко было, когда к нам дважды заходили белые медведи, хотя у нас лагерь в 400 км от берега. Оба раза это были молодые самцы, которые, видимо, сбились с курса. С медведем ничего не сделать: он ходит по лагерю, а мы отсиживаемся в палатках.

Через некоторое время после того, как медведь ушёл, мне нужно было выезжать на работы. И я помню, как мне жутко было ехать — вдруг он там всё ещё рыщет. Перед отъездом я тренировалась запрыгивать на снегоход и быстрее удирать. И думала: насколько же это сильное животное, если, учуяв запах какой‑то помойки в сердце Гренландии, оно прошло сотни километров, чтобы её найти!

Из забавных моментов: у нас пару раз сдувало туалетную палатку. Как выглядит наш туалет? Вырывается яма в земле, сверху ставится сидячая конструкция из какой‑нибудь фанеры и палатка. Рядом лежит яркий флаг — если он воткнут в землю, значит, занято.

Как‑то была очень сильная вьюга, и мы все сидели на станции и видели, как сдуло туалетную палатку, когда туда пошёл наш коллега. То есть палатка улетела, а он так и сидел, не шелохнувшись. Его это не потревожило совсем, он был очень опытным в таких поездках, для него это был момент единения с природой.

Тогда я поняла, что на леднике может произойти что угодно, и начала ко всему относиться спокойно и философски. Ну случилось и случилось.

— Что в экспедиции самое сложное, а что — самое замечательное?

— Самое сложное — это постоянная перемена планов и ожидание вертолёта и подходящей погоды. Ты не можешь полностью расслабиться, потому что вдруг придётся срочно бежать на вылет. Но и улететь не можешь, потому что погода плохая. Вот это ожидание иногда выматывает.

Ещё из сложного — синхронизироваться с командой, подождать всех на обед, самой всё успеть до общего обеда.

А самое потрясающее — это люди. В экспедиции очень важна команда, то, насколько хорошие у вас выстраиваются взаимоотношения. Вы в уникальном положении и вместе преодолеваете трудности — всё то, что не может случиться в обычной жизни. И это очень сближает. А потом эти люди становятся твоими товарищами навсегда.