«Если у вас есть возможность улететь на Марс, стоит об этом задуматься»: интервью с научным журналистом Ильёй Кабановым

Илья Кабанов пишет статьи об искусственном интеллекте и глобальном потеплении, ведёт лекции и участвует в популяризаторских проектах — например, именно он помог запустить научный поезд в Мосметро. Лайфхакер поговорил с ним о профессии, образовании и о том, каким наука видит будущее.

Кто такой научный журналист

— Чем занимается научный журналист?

— Научный журналист — это переводчик с языка науки на человеческий. Его задача — следить за тем, что делают учёные, читать их исследования, ходить на научные конференции, а потом пересказывать суть всего этого так, чтобы даже бабушкам, школьникам и домохозяйкам было понятно.

— А зачем им пересказывать, условно, теорию струн?

— Причины самые разные. У кого‑то — здоровое любопытство, кто‑то хочет понять, как исследователи тратят бюджетные деньги, а кому‑то интересно, куда мы движемся, что будет дальше и как учёные представляют контуры будущего.

Наука сегодня — это технологии завтра и потребительские устройства послезавтра.

Если вы следите за наукой, то многие вещи в будущем не будут для вас сюрпризом. Например, сейчас мы наблюдаем изменение климата, но учёные начали говорить о нём лет пятьдесят назад. Климатические модели, которые разрабатывались ещё в СССР, оказались правдивыми.

— А почему вы решили стать научным журналистом, а не учёным, например?

— Наука мне всегда была интересна. В детстве я читал много книг, научно‑популярных журналов, альманахов. Но при этом понимал, что мой склад ума и характера не приспособлен для научной работы. Мне не хватает усидчивости, я ненавижу рутину, а это, кажется, необходимая часть работы исследователя. Нужно провести тысячу экспериментов, чтобы, может быть, в тысяча первом получить какой‑то результат.

Мне это не подходит. Я хочу делать что‑то быстро и сразу же видеть итог. Поэтому выбрал журналистику. Сегодня — пишешь текст, завтра он уже выходит, а послезавтра в комментариях отмечают, что ты всё перепутал. Вот к такому горизонту планирования я привык.

— Вы сказали, что для учёных важна усидчивость. А какие качества важны для научного журналиста?

— Мне кажется, самые важные качества — это широкий кругозор и готовность быстро учиться. Все журналисты — профессиональные дилетанты. А для научных журналистов это особенно верно, потому что наука сложна и многообразна. Все учёные занимаются только своей, очень узкой тематикой и иногда понятия не имеют, что происходит в других сферах.

Но научный журналист чаще всего должен писать про все научные дисциплины. Поэтому мы следим за новостями одновременно в астрономии, археологии, квантовой физике, сфере искусственного интеллекта и остальных. В них мы никогда не станем экспертами. Но чем больше будем читать, тем больше станем разбираться, что там происходит, научимся задавать правильные вопросы и понимать, что нам отвечают учёные.

— Важно ли в таком случае иметь какой‑то научный бэкграунд?

— Если он есть, это всегда плюс. И мы восхищаемся журналистами, которые пришли из науки. Но мой пример показывает, что, хотя это и является желаемым свойством, но не требуется в обязательном порядке.

Отсутствие научного образования я компенсирую саморазвитием и самообразованием: прохожу онлайн‑курсы, читаю полезную литературу, смотрю тематические ролики.

— Где обучают на научных журналистов?

— На некоторых факультетах есть такие курсы. Также есть отдельная магистратура по научной журналистике — например, в ИТМО. Люди, которые оттуда выпускаются, получают хорошее образование.

Но на самом деле я не думаю, что нам нужны факультеты или даже отделения научной журналистики во всех вузах страны. Это всё-таки очень узкая ниша. В России научной журналистикой сейчас занимаются человек сто. И больше она вряд ли сможет в себя вместить.

— В одной из последних лекций вы сказали, что научный журналист — это профессия, которая заставляет постоянно расширять свой кругозор, поддерживает в тонусе. Вы не устаёте от этого?

— Мне кажется, для многих людей эта проблема актуальна. Когда они устают, то уходят в PR, искусство, программирование — куда угодно. Но я ни разу не чувствовал, что мне надоело учиться, расширять свой кругозор, узнавать что‑то новое или писать. Такого не было с тех пор, как я начал этим заниматься — лет 15 назад.

Возможно, это моя личная особенность. Мне кажется, наука настолько многообразна, что не может наскучить. Если вам надоело писать про физику, идите рассказывать про социально‑гуманитарные науки. Там всё по‑другому и придётся изучать многое с нуля. Поэтому мне кажется, что проблема профессионального выгорания не должна быть свойственна научным журналистам. Нужно сохранять в себе детское любопытство и смотреть на мир широко открытыми глазами.

— А как вы отдыхаете? Бывает такое, что залипаете в TikTok или смотрите видео на YouTube?

— Когда не пишу тексты, не веду мероприятия, не читаю лекции и не общаюсь с учёными, я читаю книги. Пока работал в офисе и ездил туда каждый день на общественном транспорте, то читал больше — по 100 книг в год. А потом у меня зачем‑то появился смартфон. Это была большая ошибка. Там много отвлекающих штук, и я стал читать меньше раза в два. Но теперь постепенно возвращаюсь на прежний уровень: в 2021 году прочитал 80 книг!

Также я смотрю сериалы, готовлю еду и путешествую. У меня, как у всех людей, есть проблема с социальными сетями — они отнимают много времени. И это, наверное, одна из немногих аддикций, которые у меня остались.

Я пытаюсь с этим бороться. Например, недавно удалил Instagram*. Это, наверное, одно из самых мудрых решений: после того, как я перестал бесконечно скроллить ленту, образовалось больше времени.

Где и как работают научные журналисты

— Какие научные темы вы бы обозначили для себя как приоритетные?

— Когда я представляюсь, то говорю, что пишу про прошлое, настоящее и будущее науки и технологий. Это очень большой зонтик, и тут может поместиться всё что угодно. Но с профессиональной точки зрения мне особенно интересны две темы: изменение климата и искусственный интеллект.

— Где вы работаете?

— Я занимаюсь научными коммуникациями в «Яндексе» — помогаю рассказывать про исследования в области искусственного интеллекта и машинного обучения, пишу про компьютерное зрение, обработку естественного языка. Иногда это даётся тяжело, так как я не математик и не разработчик, но коллеги очень терпеливо ко мне относятся. Всё объясняют, разжёвывают как ребёнку — причём не самому сообразительному.

Кроме того, последние четыре года я работаю научным обозревателем в «Тайге.Инфо» — пишу про возобновляемые источники энергии, проблему переработки мусора и другие темы. Пару лет назад я стажировался в американском издании, которое специализируется на изменении климата. Эти две недели дали мне в профессиональном плане, наверное, даже больше, чем несколько лет в российских медиа.

Иногда я пишу тексты внештатно для других изданий, веду лекции, езжу на научно‑популярные мероприятия. В прошлом году, например, был во Владивостоке на Чемпионате мира по игре в го.

— А как выглядит рабочий процесс в «Яндексе»? Коллеги присылают вам отчёт исследования?

— Есть табличка, в которую учёные Яндекса добавляют свои научные статьи. И из них мы с коллегами выбираем те, о которых хотелось бы сказать широкой аудитории. Что‑то не очень узкое и нишевое — то, что будет интересно и понятно за пределами аудитории исследователей.

— Вы также участвовали в запуске научного поезда в Мосметро. Расскажите немного про этот проект. Какая у вас была роль?

— С этим проектом ко мне пришёл Британский совет. Тогда был год образования и науки России — Великобритании. И в рамках него запускался научный поезд в московском метро.

Думаю, они обратились ко мне не потому, что я пишу тексты с чуть меньшим количеством ошибок, чем другие, а потому, что я в курсе последних научных новостей. И могу поделиться знаниями в этой области.

Суть работы научного журналиста в том, чтобы сдавать в аренду свою экспертность — делиться пониманием того, что происходит в разных сферах науки и технологий.

Мы вместе согласовывали концепцию: каждый вагон — отдельная дисциплина. Я готовил весь контент для этого поезда: проводил ресёрч, выбирал темы, писал заметки, согласовывал их с Британским советом.

Я люблю шутить, что это мой самый популярный текст: за полгода в поезде побывало 3–4 миллиона пассажиров. Надеюсь, конечно, что все они узнали много нового, расширили свой кругозор, и жизнь их разделилась на до и после (смеётся).

— У вас ещё есть собственное медиа. Почему вы решили его организовать?

— Metkere.com — это скорее блог. Когда я его создавал, ландшафт медиа был совершенно другим. Сейчас я бы не стал этим заниматься, но тогда ниша пустовала, и эта платформа была необходима.

Несколько лет блог выполнял свою функцию — был важным источником информации для людей со всего мира. Они приходили, вдохновлялись, делились ссылками, узнавали что‑то новое. А потом писали мне в соцсетях и благодарили за тексты. Было забавно наблюдать, как лет десять назад российские медиадеятели в своих интервью упоминали мой сайт. Мне, на тот момент живущему в Новосибирске, это казалось чем‑то невероятным.

Кроме того, блог стал естественной эволюцией моего пути. До этого я писал разные статьи — про дизайн, бизнес, технологии. Но потом решил, что нужно сделать блог о чём‑то одном — о том, что мне действительно интересно. Так появился Metkere.com.

Первое время мне очень нравилось писать для него. Со временем он, конечно, поднадоел и сейчас обновляется редко. Раньше я говорил, что это моё портфолио, а теперь — что это памятник того, как у меня менялось представление о мире. Читать старые посты странно, страшно и не хочется.

Блиц будущего

— Что произойдёт в будущем с медициной?

— Всё будет хорошо. Каждый год биотехнологи удивляют нас прорывами или намёками на прорыв. Я думаю, в ближайшие десятилетия мы увидим прогресс сразу по всем направлениям: появятся нейроинтерфейсы, возвращающие парализованных людей к полноценной жизни, новые лекарства, с помощью которых можно вылечить страшные заболевания.

Например, одна из главных научных новостей прошлого года — успешные испытания вакцины от малярии. Эта инфекция убивает тысячи людей каждый год. Причём главные её жертвы — дети. Но до этого не было практически никаких эффективных способов борьбы с ней. Теперь же появилась надежда, что вакцина защитит нас.

Главное, чтобы люди не отказывались делать прививку. Если бы нашим предкам рассказывали, что есть волшебная штука, которая спасает жизни, а потомки намеренно отрицают её, они решили бы, что мир сбрендил. Но я не теряю оптимизма.

— Что произойдёт в будущем с энергетикой?

— Эх, если бы я знал! Мы все понимаем, что с энергетикой у нас есть огромные проблемы, и они существуют во всех её областях. Во‑первых, это проблема с генерацией энергии вообще. Нужно придумать что‑то такое, что не сильно загрязняло бы окружающую среду и не ускоряло бы изменение климата.

Во‑вторых, что актуально конкретно для России: проблема с генерацией тепловой энергии. Зимой нам нужно много тепла, но пока что не очень понятно, чем заменить привычные уголь, нефть и газ.

В‑третьих, проблема неэффективности линий электропередач по всему миру.

В‑четвёртых, проблема с хранением энергии: нам нужны новые решения в области аккумуляторов. Сейчас мы используем огромное количество металлов, что негативно влияет на регионы, в которых организована их добыча.

В‑пятых, есть атомная энергетика, которая, очевидно, хуже солнца и ветра, но точно необходима для мест типа России. Она вызывает большую тревогу у публики. Хотя на самом деле сжигать уголь намного опаснее. В шахтах умирает гораздо больше людей, чем за всю историю атомной энергетики.

То, что многие страны отказываются от атомной энергетики, — преступление, плоды которого наши потомки будут пожинать ещё очень долго.

В то же время я понимаю: строительство атомной станции безумно дорогое и, возможно, неокупаемое. Кроме того, всё ещё не решена проблема хранения отходов атомной энергетики. Пока есть всего два способа это сделать.

В Штатах их захоранивают в пустыне. А в России и Европе — отправляют по железной дороге в Красноярский край и хоронят в скале. Возможно, если мы найдём решения по переработке этих отходов, отношение к атомной энергетике станет чуть более позитивным.

Но, честно говоря, в отношении энергетики я скорее пессимист. Кажется, что время ушло, и всё будет только хуже.

— Что произойдёт в будущем с климатом?

— Здесь можно материться? С климатом будет полный пи***. Я думаю, что в ближайшие 20–30 лет мы увидим ещё больше экстремальных погодных явлений: ливни, засухи, пожары, смерчи, ураганы. Они будут происходить чаще, причём даже там, где раньше их не было.

Эти катастрофы принесут огромный ущерб. Люди будут терять дома, работу, жизни. Из‑за этого появится огромное количество климатических беженцев из регионов, которые станут мало приспособлены для жизни. Мы будем тратить ещё больше электроэнергии на кондиционирование воздуха, чтобы хоть как‑то приспособиться к жаре. Что, в свою очередь, только усугубит изменение климата.

Мы не можем это обратить вспять. Сможем ли мы это затормозить? Большой вопрос. Хотелось бы, но, кажется, сейчас политики занимаются какой‑то ерундой вместо того, чтобы решать реальные проблемы.

Следующие десятилетия, конечно, будут интересными для наблюдателя. Но жить внутри них я бы никому не посоветовал. Если у вас есть возможность улететь на Марс, стоит об этом задуматься. Ещё стоит поразмыслить о покупке дома в местах, где последствия климатических изменений будут чуть менее явными — например, на Алтае.

— Что произойдёт в будущем с транспортом?

— В ближайшее время мы увидим много беспилотников на дорогах. Даже беспилотное такси — уже скоро в Москве будет работать такое от «Яндекса». Думаю, в течение 10–15 лет это станет очень заметной частью нашей жизни.

Я предполагаю, что мы также застанем возникновение летающего такси. Появятся компактные летательные аппараты — микросамолёты, которые, возможно, тоже будут беспилотными. Это частично решит проблему пробок, но создаст какие‑то другие. Сейчас авиапроизводители разрабатывают такие проекты.

Также совершенно точно транспорт перейдёт на возобновляемые источники энергии. С одной стороны, он будет электрифицироваться, с другой — работать на биодизеле. Много лет назад я писал, например, о том, что в Бразилии выпустили грузовик, работающий на кофейных отходах.

Беспилотный, более зелёный, возможно, летающий — будущее транспорта на ближайшие десятилетия.

— Что произойдёт в будущем со смартфонами?

— Я неправильный человек, чтобы что‑то прогнозировать в этой сфере. Потому что в 2007 году, когда вышел первый iPhone, я написал в своём блоге разгромный пост о том, что Джобс ошибся, эти устройства никому не нужны и вообще это игрушка для богатых, о которой все забудут через полгода.

С тех пор я стал чуть более осторожен в прогнозах будущего смартфонов. Поэтому отвечу честно: не знаю. Наверное, будет больше носимых устройств — часов, очков, умных наушников, и смартфоны‑кирпичи станут менее заметны.

— Топ‑3 главных открытий 2021 года.

— Невозможно выбрать топ, потому что все открытия важные и интересные. Каждый год я собираю от 15 до 30 научных новостей. И даже это — крошечная доля того, что на самом деле происходит. Но если вы ставите меня в такие узкие рамки, то…

1. Сибирские учёные выделили бделлоидных коловраток из вечной мерзлоты. То есть по сути они оживили микроорганизм, который провёл во льдах 24 000 лет. И когда это случилось, то знаете, что начали делать эти бделлоидные коловратки? Размножаться. Это вселяет оптимизм.

2. Биотехнологи разработалиинструмент AlphaFold. Его задача — предсказывать структуру белков с помощью машинного обучения. До недавнего времени у учёных был только один способ сделать это — просмотреть вручную каждый конкретный вариант.

Но AlphaFold помог предсказать структуру почти всех белков, производимых организмом человека. Это значит, что мы теперь можем разрабатывать лекарства не вслепую, а с пониманием того, как можно воздействовать каким‑то препаратом, чтобы получить желаемый результат.

3. В Израиле нашли осколок горшочка с орнаментами и несколькими словами на протоханаанском языке.

Так как я зарабатываю на жизнь написанием текстов, мне очень интересна история языка и алфавитов. Ещё в детстве я узнал про Шампольонаи расшифровку египетских иероглифов, и теперь каждая новость про древнюю письменность пробуждает во мне трепетные чувства. В этом году было очень много подобных археологических находок, но именно эта зацепила меня больше всего.

Наверняка все знают про финикийский алфавит, из которого эволюционировали другие: греческий, латинский. Из греческого появилась глаголица, из глаголицы — кириллица. То есть все буквы, которые мы используем, восходят к финикийскому алфавиту. А он, в свою очередь, развился, видимо, из раннеханаанской, или протосинайской письменности.

Следов этого языка сохранилось мало. И каждая такая надпись — это новое слово в лингвистике, истории древних языков и археологии. Так вот, черепок возрастом примерно в 3,5 тысячи лет (!), найденный в этом году в Израиле, как раз использует символы протоханаанского алфавита.

Учёные смогли расшифровать два слова оттуда. Есть разные трактовки того, что они могли обозначать. Мне нравится одна из них. Первое слово — «раб». Но раб не в смысле «невольник», а «раб бога N». А второе слово — «мёд». То есть кто‑то 3,5 тысячи лет назад подписал горшочек с мёдом своим именем, чтобы его никто не стащил и не съел этот мёд! Мы имеем дело практически с древним Винни‑Пухом!

Это история о том, что в людях ничего не меняется. Как сейчас мы подписываем в холодильниках свои йогурты, чтобы коллеги их не съели, так и 3,5 тысячи лет назад наши предки помечали свои горшочки с мёдом. Мне кажется, ради этого и существует наука: она показывает, что, несмотря на весь наш научно‑технический прогресс, мы остались теми же прекрасными древними людьми.

*Деятельность Meta Platforms Inc. и принадлежащих ей социальных сетей Facebook и Instagram запрещена на территории РФ.