<...> При разговоре о заимствованиях первым делом вспоминают названия предметов и явлений. Это указывает на то, что в обыденном сознании, не чуждом и лингвистам, «слово по умолчанию» — существительное. Однако пушкинский ангел советует герою жечь сердца людей глаголом. Старославянское обозначение слова вообще в современном русском стало названием части речи, выступающей в роли сказуемого. Это не случайность, а калька с латинского: по‑латыни verbum означает и «слово» как таковое, и «глагол». В латыни, в свою очередь, этот термин был переведен с греческого rhē̃ma (возможно, некоторым читателям известно деление предложения на тему и рему). Прекрасный повод вспомнить, что слова бывают не только существительными!
Между тем как раз о глаголах постоянно забывают. Как старый учебник Розенталя, так и новейшая книга И. Б. Левонтиной «Русский со словарем» в разделах о заимствованиях практически игнорируют глаголы. В отличие от Розенталя, иллюстрирующего заимствования почти исключительно существительными, Левонтина рассматривает также прилагательные и некоторые междометия, но глагол по‑прежнему остается большей частью за кадром.
В первой главе уже упоминалось, что английское слово computer происходит от заимствованного латинского глагола computare «подсчитывать». Заимствован здесь именно глагол, а существительное образовано от него. Бывают и обратные случаи: глагол образуется от заимствованного существительного. Так, русский язык от слова кокетка (франц. coquette) образовал глагол кокетничать, который уже давно воспринимается как естественно принадлежащий русскому словарю. Кажущийся нам чисто русским глагол смаковать происходит от средневерхненемецкого smacken «пробовать (на вкус)» — он попал в русский язык через польское посредничество.
Немецкое же происхождение имеет и глагол трамбовать — вероятно, от средненижненемецкого trampen — «топать ногами, топтать». Интересно происхождение глагола третировать, который, разумеется, не имеет никакого отношения к русским словам треть или третий. По сведениям этимологического словаря Фасмера, оно происходит от французского traiter «обращаться» (ср. англ. treat), но не напрямую, а через немецкое слово trätieren.
В принципе, немецкое участие предполагать необязательно, так как французское окончание инфинитива -er в русском регулярно даёт -ировать: ангажировать из engager, манкировать из manquer, фланировать из flâner, дебютировать из débuter.
В подобных случаях Фасмер также предполагал посредничество немецкого -ieren, однако маловероятно, чтобы все без исключения французские глаголы пропускались в русском языке через немецкий: как минимум со времён Екатерины II образованные слои населения учили французский, и учителями зачастую были носители языка. Правдоподобнее счесть, что и русские, и немцы независимо друг от друга слышали французское закрытое [e] как [i] , тем более что часть французских глаголов действительно оканчивается на -ir (ср. applaudir «аплодировать»), и принимающие языки без лишних проволочек унифицировали получившийся суффикс. Замечательно, однако, что глагол, значивший всего лишь «обращаться», вошёл в русский язык со значением «плохо обращаться». Приобретение иностранными словами негативных коннотаций — одно из следствий подозрительного отношения к заимствованиям, которое обсуждалось в главе 1.
Современным примером аналогичного казуса может служить тенденция саркастической трактовки понятия толерантность, и как следствие агрессивное неприятие самого слова: оно начинает восприниматься как «терпимость по отношению к чему‑то плохому и недопустимому» (в соцсетях даже появилось бранное слово толерасты).
Интригующим вопросом остаётся, почему немецкий и русский язык сохраняют французское окончание инфинитива, переделав его в суффикс, а английский язык при заимствовании французских глаголов окончание отсекает: applaudir — to applaud. Ведь, хотя русский и немецкий язык имеют синтетический характер и пользуются суффиксами, от этого чужеродного суффикса им проку мало — его трудно использовать для чего‑то ещё, присоединив к исконным корням. Даже Игорь Северянин с его явно галломанским уклоном словотворчества предпочёл образовать глагол оглупить, а не *глупировать. И наоборот, мы бы могли с успехом говорить *третить, а не третировать, *галопить, а не галопировать, *фланять, а не фланировать.
И тем не менее язык поступает с заимствованиями по собственным правилам, которые, раз уж он взялся их соблюдать, то соблюдает регулярно.
Есть, конечно, и отклонения типа рисковать, ревизовать, но при ближайшем рассмотрении можно заметить, что они скорее образованы в русском языке от существительных риск и ревизия, чем от французских глаголов.
Если обратиться к заимствованиям из немецкого в русский, то мы увидим, что для немецкого или нидерландского (нижненемецкий, в сущности, и есть нидерландский) окончания инфинитива -en это правило не выполняется. Скорее оно действует в обратную сторону: немецкое -en в русском регулярно отпадает. Мы говорим смаковать, а не *смакенить, *смакеновать; драить, а не *драенить, *драеновать (нидерландск. draaien); штопать, а не *штопенить, *штопеновать (stoppen, stopfen); спринцевать, а не *спринценовать (spritzen). От существительных штраф, штрих, танец (нем. Straf, Strich, Tanz) мы без проблем образуем штрафовать, штриховать, танцевать (ср. strafen, streichen, tanzen), в отличие от французских пар галоп — галопировать (galloper), дебют — дебютировать и т. д.
В чем же дело? Как мне представляется, всего лишь в том, что французские инфинитивные окончания -ir / -er — ударные, в отличие от немецкого -en. А для русского и немецкого слуха ударное воспринимается как наделённое смысловой значимостью. В немецком ударение обычно падает на корень (это историческая особенность всех германских языков, которая, как правило, достаточно хорошо сохранилась в них). В русском столь жёсткого правила изначально не было, однако в Новое время русский всё больше и больше тяготеет к корневому ударению.
Большинство современных носителей русского языка, увидев слово по́слушник, прочтут его как послу́шник. Повсеместно распространено произношение зво́нишь, позво́нит, вопреки ярости столичных интеллигентов, настаивающих на правильности звони́шь, позвони́т. И уж совсем никто теперь не скажет вари́шь, дари́шь, мани́шь, а только ва́ришь, да́ришь, ма́нишь — ср. у Пушкина: «Ты пищу в нём себе вари́шь», у Некрасова: «Посмотрит — рублем подари́т».
Следовательно, в русском языке имеется некоторая тенденция относить ударение к корню слова.
А поскольку во французских глаголах окончание оказывается обычно единственным ударным слогом, то вполне закономерно, что оно «прирастает» к корню (даже несмотря на то, что наши соотечественники, через которых французские глаголы входили в русский язык, прекрасно понимали внутреннюю форму глаголов и видели, что ударный слог в корень не входит).
Однако возникает новая загадка — почему те же французские глаголы теряют свои окончания в английском: англичане скажут to march, а не *to marcher (ср. маршировать в русском). В английском ведь тоже исторически корневое ударение, которое во многом сохранилось и в наше время.
По‑видимому, это явление следует объяснять тем, что в среднеанглийский период, на который пришлось активное заимствование французской лексики, английский язык сам терял окончания глаголов (одно время лингвисты даже полагали, что в этом процессе «виновато» непосредственно столкновение с французским — своего рода креолизация языка). Поэтому пойти по пути немецкого или русского и образовать варианты типа маршировать или marschieren английский не мог.
Вместе с тем английскому было исторически чуждо ударение на последнем слоге, и в большинстве французских заимствований оно так или иначе смещалось от конца к началу: англичане говорят treasure, pleasure, colour, courage, village с ударением на первом слоге (ср. французские trésor, plaisir, couleur, courage, village — «сокровище», «удовольствие», «цвет», «храбрость», «деревня»). А очутившись в слабой, безударной позиции, французское окончание -er оказалось само подвержено утере. Тем более что формы первого лица единственного числа английского глагола и французского глагола I и III спряжения совпали: например, je dance (старофранц. je daunce «я танцую») и I love (среднеангл. ic love «я люблю»). Возможность сказать ic daunce и спрягать глагол по‑английски в том же духе напрашивается сама собой. Таким образом, целая совокупность факторов склоняла к тому, чтобы французские глаголы в среднеанглийском утратили свои исконные окончания. Более поздние заимствованные глаголы стали автоматически подчиняться этому правилу, раз уж образец уже сложился.
Интереснее всего ведут себя английские глаголы при попадании в русский язык. На момент контакта с русским их окончания давно утрачены — не только в инфинитиве, но и по большей части в настоящем простом времени они состоят фактически из одного корня. Поначалу, пока английских глаголов в русском языке было мало, они вели себя двойственно: иногда присоединяли русские суффиксы и окончания непосредственно к корню, по немецкой модели (пасовать, от to pass «передавать», как «танцевать» от немецкого tanzen), а иногда — наращивали квазифранцузский суффикс -ир- (боксировать от to box или шокировать от to shock — вряд ли стоит предполагать тут французское посредничество).
Однако в наше время второй вариант, по‑видимому, вымирает.
За последние двадцать лет в наш язык вошло множество английских глаголов, и типично для них как раз прямое присоединение русских аффиксов к корню: кликнуть, залогиниться, твитнуть, зафрендить (отфрендить), перепостить, лайкнуть. Конечно, некоторое количество слов типа сканировать и форматировать образовано по старой, квазифранцузской модели, но обратим внимание, что эти заимствования принадлежат к числу наиболее старых в компьютерной терминологии.
При этом заимствования «немецкого» типа звучат более разговорно и непринуждённо, чем конструкции «французского» типа на -ировать, которые отдают тяжеловесной книжностью и даже канцеляритом. Это хорошо видно из стилистического дублета комментировать — комментить, образовавшегося у нас с недавних пор. Когда в Россию пришли социальные сети, в русском языке давно существовал глагол комментировать (он известен как минимум с 1825 г., а во второй половине XIX в. был уже в широком употреблении). Тем не менее вполне опознаваемое английское слово comment под сообщением на форуме в русском языке получило вариант комментить — не только с более узким значением (к устному комментарию или научному комментарию в собрании сочинений этот глагол вряд ли применим), но и более разговорное по стилистике, а в некоторых контекстах и с оттенком пренебрежительности.
Аналогичная стилистическая пара образовалась уже без помощи английского заимствования: фотографировать — фоткать. В этом случае суффикс -ир- (бывшее французское окончание) безжалостно выброшен, причем не просто так, а с заменой основы — новый глагол образован от обрусевшего существительного фотка. Заметим, что русский суффикс -ова- тоже не понадобился — употреблять формы *комментовать или *фотковать никому не приходит в голову, хотя нормам русского языка они не противоречат.
Глаголы, образованные от заимствованных существительных, составляют особый и весьма яркий класс. Очевидные примеры таких случаев — пиарить (от аббревиатуры PR, то есть public relations «связи с общественностью»), запаролить (слово пароль известно русскому языку издавна, но глагол появился чуть больше двух десятилетий назад), обилетить (первоначально в невинном значении кондукторского жаргона — «выдать билет», но впоследствии также и «оштрафовать»); прославившийся благодаря известному политику глагол кошмарить (существительное кошмар — очень старое заимствование из французского саuсhеmаr, первоначально означавшего только «ночной кошмар»). Эти глаголы отличаются по своему устройству от танцевать, штрафовать, лайкнуть, залогиниться.
В немецком наряду с существительными Tanz, Strafe есть глаголы tanzen, strafen; в английском глаголы to like и to log in первичны, а существительные like и log‑in являются их производными. Но в английском языке нет глаголов *to PR, *to meeting (поскольку meeting само образовано от to meet «встречать(ся)»), так же как во французском нет глаголов *paroler, *саuсhеmаrer и *billeter; более того, *paroler так же невозможно, как и английское *to meeting, потому что французское parole «слово» само является отглагольным существительным от parler «говорить». Глаголы из этих заимствований русский язык изготовил совершенно самостоятельно.
Плодом совершенно авантюрных приключений слов стал обиходный в наши дни глагол ксерить. У истоков его стоит неологизм ксерография (англ. xerography), изобретённый в 1942 г. для обозначения техники копирования. Буквально он значит «сухая печать» (по‑гречески xērós — «сухой»). В 1960 г. появился первый общедоступный прибор для копирования под маркой Xerox. Сам прибор назывался и называется в английском photocopier, во французском — photocopieur и т. д. Но русский язык почему‑то выбрал для его названия торговую марку, имя которой стало нарицательным. Когда это произошло? По крайней мере, не позднее начала 1980‑х: Национальный корпус русского языка даёт цитату из дневников писателя Юрия Нагибина, где в 1983 г. слово ксерокс уже употребляется как нарицательное.
Это не первый такой случай в русском языке: слово унитаз происходит от названия торговой марки Unitas, «единство» (так что это вовсе не универсальный таз!). Одновременно появляется существительное ксерокопия (засвидетельствовано у другого автора, но в том же 1983 г.). А где ксерокопия, там и ксерокопировать, так как пара копия — копировать уже имелась в русском языке: глагол ксерокопировать отмечается как минимум с 1989 г.
Заметим, что слова ксерокопия и ксерокопировать этимологически двусмысленны: то ли подразумевается «копирование методом ксерографии», то ли «копирование с помощью прибора, именуемого ксерокс». Как бы то ни было, аналога этим словам в западноевропейских языках нет (немцы вообще называют эту технологию «электрофотографией», Elektrofotografie).
В конце концов глагол ксерокопировать, так же как фотографировать и комментировать, подвёргся усечению, и на выходе получилось ксерить, а с добавлением русской приставки — отксерить. Так же как глаголы фоткать и комментить, он образует стилистическую дублетную пару с исходным ксерокопировать: вариант с -ир- — официальный, без него — разговорный.
Особый случай — когда заимствованный глагол неожиданно совпадает с каким‑то исконным русским. Классический пример — компьютерный термин кликнуть, который, будучи образован от английского звукоподражательного глагола to click «щелкнуть», совпал с чисто русским глаголом, давно известным в языке. Это отобразилось в современном анекдоте.
XXI век. Старый айтишник читает внуку сказку Пушкина:
— Стал он кликать золотую рыбку…
— Дедушка, почему рыбку?
— Ну не было тогда мышек, рыбкой кликали!
Интересно, что переводчики англоязычного интерфейса пытались ввести термин щёлкнуть (он и сейчас иногда встречается). Но в обиходной речи он не прижился — не знаю лично никого, кто говорит щёлкну вместо кликну. Вероятно, немалую роль в успехе слова кликнуть сыграло смысловое сходство — ведь русский омоним означает «вызвать, обратиться», а когда мы щёлкаем мышью по значку, мы действительно «вызываем» программу, «обращаемся» к ней.
Более причудливы случаи, когда смыслового совпадения не наблюдается — например, глагол расшарить (от английского to share «поделиться»). С русским глаголом шарить тут трудно усмотреть пересечение смыслов. Но, если бы мы не знали, что перед нами заимствование, вероятно, специалисты по сравнительно‑историческому языкознанию принялись бы такие пересечения искать.
Мария Елифёрова, кандидат филологических наук и переводчик, решила не ограничиваться лишь обсуждением иностранных понятий в русском языке. В книге «#Панталоныфракжилет» автор рассматривает, как вообще языки взаимодействуют друг с другом, какими путями слова переходят из одного языка в другой, как изменяются в процессе. Научный подход к теме сочетается с доступным изложением и забавными примерами из истории и литературы.