История о том, как бег помог преодолеть наркотическую зависимость

Несмотря на пристрастие к алкоголю и кокаину, мне каким-то образом удавалось несколько раз в неделю посещать местный беговой клуб. Во мне оставалось достаточно самоуважения, чтобы заботиться о том, как я выгляжу, а бег был самым эффективным способом держать тело в форме. Вместе со мной в группе бегал знакомый мануальный терапевт Джей. Он участвовал в нескольких марафонах и подговаривал попробовать и меня. Он знал, что я алкоголик и наркоман. Он считал, что мне нужно для мотивации и освобождения от зависимости поставить перед собой какую-то цель.

За неделю до марафона Биг-Сур я решился принять в нём участие. До этого я бегал дальше, чем на 16 километров, лишь пару раз в жизни, но подумал, что это не так уж трудно. Нужно просто не останавливаться и продолжать переставлять ноги. Пэм не верила в то, что у меня получится, но, казалось, была довольна тем, что в свою «тренировочную» неделю я перестал пить. Джей посоветовал мне не бегать за день до марафона. Я прислушался к его совету, но поскольку делать мне было нечего, я просто сидел и волновался. В результате через несколько часов я оказался в баре на Каннери-Роу и вместе со своим другом Майком вдыхал носом белые дорожки.

— Завтра я бегу марафон, — сказал я, смахивая порошок с носа.

— Ну ты заливаешь.

— Правда-правда. Мне нужно быть в 5:30 в Кармеле, чтобы сесть в автобус, который доедет до старта.

Майк посмотрел на часы и округлил глаза.

Я посмотрел на свои часы:

— Вот гадость.

Было уже два часа ночи.

Я поспешил домой, принял душ, дважды почистил зубы и побрызгал шею и подмышки одеколоном. Проглотив несколько таблеток аспирина и запив их водой, я побежал в Кармел, чтобы успеть на автобус. 42 километра тряски по холмистой извилистой дороге едва не убили меня. Желудок выворачивался наизнанку, левая лодыжка покраснела и пульсировала — должно быть, я растянул её ночью, — и мне ужасно хотелось в туалет. Что ещё хуже, сидевший рядом со мной парень оказался слишком общительным и всё время пытался поддерживать беседу. Я с трудом сдерживался, чтобы меня не стошнило прямо на него. Когда я наконец вывалился из автобуса, одетый только в майку и шорты, то понял, что такая форма не слишком подходит для утренней прохлады — было немногим выше нуля. Итак, меня тошнило, я был одурманен, испуган и замерзал.

С годами я освоил мастерство «стратегической рвоты» и решил, что как раз подходящий момент его применить. Зайдя в кусты, я постарался очистить желудок. Мне стало лучше, и я смог запихнуть в себя банан и энергетический напиток за столом с закусками. Потом, пока из динамиков разносился государственный гимн, я немного походил вокруг и подошёл к обслуживающему персоналу. Проглатывая вторую порцию напитка, я услышал выстрел пистолета и инстинктивно пригнулся. Но никто в меня не стрелял. Это, скорее всего, начался забег. А я даже и рядом не стоял с линией старта.

Я побежал по дороге и постепенно нагнал семенящую толпу из трёх тысяч участников. Когда толпа немного рассосалась, я ускорил темп. Когда мы пробегали через рощу красных деревьев, сквозь туман проглянуло солнце, осветив пологие зелёные холмы впереди. Я ощущал запах алкоголя на своей коже и думал, что его чуют все вокруг. На пятнадцатом километре я пересёк длинный мост, после чего начался подъём к вершине Харрикейн-пойнт длиной в три километра. Джей предупреждал меня об этом подъёме. Сильный ветер дул мне прямо в лицо. Желудок сжался, словно плотный кулак. Я добрался до вершины и пробежал по ещё одному мосту. У отметки половины дистанции я остановился, чтобы проблеваться ещё раз. Какой-то мужчина спросил, всё ли у меня в порядке.

— Нет. Похмелье. Пивка не найдётся?

Он рассмеялся.

— Хайлендс-Инн. На двадцать третьей миле! — крикнул он, отходя в сторону. — Там всегда шумно.

Он подумал, что я пошутил, и я, пожалуй, тоже так считал, но на 37‑м километре уже не мог думать ни о чём, кроме холодного пива. Я вертел головой в поисках Хайлендс-Инн. Наконец за очередным поворотом заметил с десяток человек, сидевших на садовых стульях рядом с холодильниками.

— Ещё четыре с половиной километра, — крикнул один из них. — Уже можно начинать отмечать.

Некоторые бегуны приветствовали их одобрительными возгласами и махали руками; другие просто бежали, не замечая и глядя только вперёд.

Я остановился.

— Пивка не найдётся?

Кто-то передал мне банку. Я запрокинул голову и осушил её. Собравшиеся заулюлюкали. Я слегка поклонился в знак признательности, взял ещё одну банку, выпил и отрыгнул. Все «дали мне пять». Потом я побежал дальше и следующие полтора километра чувствовал себя восхитительно — гораздо лучше, чем всё утро. Природа вокруг была прекрасной — скалистые мысы, кипарисы с извилистыми стволами, длинные пляжи с тёмным песком. И чистая синева Тихого океана до самого горизонта, где она растворялась в полосах бледно-хлопкового тумана.

Потом дорога повернула от побережья к заправке, где играли музыканты. Собравшиеся зрители кричали и размахивали флажками и плакатами. Дети на обочине улыбались и держали подносы с нарезанной клубникой для бегунов. От запаха свежих ягод мне вдруг поплохело. Ноги мои подкосились, я ринулся на обочину, согнулся вдвое, и меня ещё раз вырвало. Потом я выпрямился и на полусогнутых двинулся вперёд, вытирая подбородок. Дети таращились на меня с открытыми ртами. «Фу», — протянул кто-то из них.

Я превратился в полную развалину. Но решил во что бы то ни стало закончить этот чёртов марафон. Сначала я просто шёл, потом заставил себя бежать. Ступни мои горели, квадрицепсы ныли. Я увидел знак с надписью «40 километров». Рядом на поле, за оградой с колючей проволокой, паслись лошади, далее росли оранжевые маки, склонявшиеся почти горизонтально под порывами ветра. Я поднялся по крутому склону холма и пробежал по мосту через реку Кармел. Затем показался долгожданный финиш. Я заставлял себя держаться ровно, поднимать колени, взмахивать руками. «Держись, Энгл, покажи им всем. Покажи, что ты спортсмен, а не какой-то мудак».

Я пересёк финишную линию с результатом чуть меньше трёх часов тридцати минут. Помощник надел мне на шею керамическую медаль пробежавшего марафон. Все вокруг меня радовались, пожимали руки, обнимали знакомых. Кто-то плакал. А что же чувствовал я? Некоторое удовлетворение — да, это было. У меня получилось. Я доказал Пэм, знакомым и себе самому, что могу чего-то добиться. И конечно, облегчение — облегчение от того, что всё закончилось и мне не придётся бежать дальше. Но была ещё тень, омрачавшая все остальные ощущения: угнетающее отчаяние. Я только что пробежал 42 километра. Грёбаный марафон. Нужно же быть на седьмом небе от счастья. Где моя радость? Едва вернувшись домой, я набрал телефон знакомого торговца наркотиками. […] 

В январе 1991 года я согласился отправиться в центр реабилитации «Бикон-Хауз», размещавшийся в большом викторианском особняке посреди ландшафтного парка недалеко от нашего дома. Я сделал это, чтобы угодить Пэм и родным и отчасти оттого, что сам осознавал: немного умеренности мне не помешает. Всю ночь накануне я гулял. Поднимаясь по ступеням, чтобы доложить о первом дне трезвости из двадцати восьми, я увидел свой чемодан. Пэм уехала, оставив его на тротуаре.

После того как я заполнил необходимые бумаги, меня отправили на обследование в клинику, располагавшуюся в отдельном корпусе. Я зашёл в корпус и сел в комнате ожидания рядом с совершенно обычными с виду людьми — матерями с детьми, пожилыми парами, беременной женщиной. Мне казалось, что у меня над головой горит вывеска «НАРКОМАН». Я беспокойно ёрзал на стуле, щёлкал пальцами, брал в руки старый журнал Американской ассоциации пенсионеров и клал его обратно. Наконец меня вызвали и я прошёл в кабинет.

Молодая медсестра была достаточно любезна, выполняя необходимые проверки и задавая мне вопросы. Я с облегчением подумал, что обойдётся без нотаций. Когда осмотр закончился, я поблагодарил её и направился к двери.

Она схватила меня за руку, побуждая повернуться.

— Знаете, а вы могли бы на самом деле бросить, если бы как следует захотели. Вы просто слабохарактерны, и вам недостаёт решимости.

Раньше я только подозревал, что я какой-то неполноценный; теперь получил подтверждение со стороны медицинского работника. Я пулей вылетел из кабинета и клиники, сгорая от стыда.

Мне сказали, что нужно сразу вернуться в «Бикон-Хауз», но меня манил пляж, расположенный всего в нескольких кварталах, — а на пляже находился бар без окон под названием «Сеговия», где я провёл немало часов. Прогулка вдоль океана, бокал пива — мне так это было нужно.

Но я понимал, что совершаю грандиозную ошибку. Пэм и начальник будут вне себя от ярости. Они чётко дали понять, что если я не стану соблюдать правила центра и не пройду двадцативосьмидневный курс, то обратно они меня не примут. Поэтому не оставалось ничего другого, как проходить этот курс, несмотря на то, что даже медсестра поставила на мне крест. Я побрёл к «Бикон-Хауз».

Теперь мне предстояла детоксикация. Я привык завязывать полностью на какое-то время — и делал так много раз. Я знал, что ожидать — дрожь, беспокойство, возбуждение, пот, затуманенность сознания, — и даже думал об этом с удовлетворением. Я заслужил такое. Выходные лежал в кровати, расхаживал по комнате или листал оставленную на столе «Большую книгу Анонимных Алкоголиков».

В понедельник у меня была первая консультация. Раньше я никогда не разговаривал с психотерапевтом и боялся предстоящей беседы. Я зашёл в его кабинет — комнату с высоким потолком и деревянными панелями. Через большие окна открывался вид на освещённую солнцем зелёную лужайку с лантанами и соснами. Моим консультантом оказался мужчина лет тридцати с чем-то, гладко выбритый, в очках и в застегнутой на все пуговицы рубашке. Он представился как Джон, и я пожал ему руку. В одном ухе у него была серёжка, бурый камень в золотой оправе, очень походивший на глаз. Я сел на кушетку напротив него, налил себе воды из графина и выпил одним махом.

— Итак, немного обо мне, — начал он. — Я не пью уже более пяти лет. Выпивать и употреблять наркотики я начал ещё в детстве. В колледже я уже не мог сдерживаться. Вождение в нетрезвом виде, торговля, всё такое.

Я удивился тому, что он это рассказывает. Думал, говорить буду я. Затем немного расслабился и сказал:

— Звучит похоже.

Мы поговорили немного о том, откуда я родом, чем занимаюсь и как давно «употребляю».

— Как вы сами считаете, у вас есть зависимость? — спросил Джон.

— Точно не могу сказать. Я знаю только, что когда начинаю, то уже не могу остановиться.

— Вы хотите быть трезвым?

— Мне кажется, да.

— Почему?

— Потому что я понимаю, что мне нужно измениться, чтобы спасти свой брак и не потерять работу.

— Это хорошо, но сами-то вы хотите быть трезвым? Ради себя самого? Помимо брака и работы.

— Мне нравится выпивать, как и нравятся ощущения от кокаина. Но в последнее время мне нужно всё больше и больше алкоголя и наркотиков, чтобы добиться желаемого состояния. Меня это беспокоит. Мне требуется больше, чтобы отвлечься.

— Отвлечься от чего?

— Не могу сказать, — я нервно засмеялся.

Он ждал, пока я продолжу.

— Люди постоянно говорят мне, какая у меня замечательная жизнь. У меня любящая жена и работа, которую я хорошо выполняю. Но я не ощущаю себя счастливым. Вообще ничего не ощущаю.

— И каким вы должны быть по мнению других?

— Кем-то, кто лучше меня.

— Кто так думает?

— Все. Отец. Жена. Я.

— А что-то делает вас счастливым? — спросил Джон.

— Я не знаю, что такое быть счастливым.

— Вы ощущаете себя счастливым, когда продаёте больше машин, чем другие продавцы?

— Не особенно. Просто чувствую облегчение.

— Облегчение от чего?

— От того, что смогу продолжить делать вид. Оттягивать день, когда люди узнают правду обо мне.

— И что же это за правда?

— То, что я смотрю на людей, которые плачут, смеются или радуются, и думаю: «Почему я ничего этого не испытываю?» У меня нет чувств. Я только притворяюсь, что они есть. Я смотрю на людей и пытаюсь понять, как выглядеть, чтобы казалось, будто я что-то ощущаю.

Джон улыбнулся.

— Совсем дерьмовая ситуация, правда? — спросил я.

— Ну, не совсем. Примерно так же думает любой алкоголик или наркоман.

— Неужели?

— Да. Поэтому мы пытаемся пробудить в себе чувства с помощью алкоголя или наркотиков.

Я испытал облегчение и благодарность.

— Уж я‑то точно.

— Ну, а в какие моменты вы испытываете нечто вроде настоящих чувств?

Я подумал с минуту.

— Я бы сказал, что когда бегаю.

— Расскажите мне об этом: что вы ощущаете, когда бегаете.

— Ну, как будто я вычищаю себе мозг и кишки. Всё становится на свои места. Перестают перескакивать с одного на другое мысли. Я могу сосредотачиваться. Просто перестать думать о всякой ерунде.

— Похоже, это неплохо работает.

— Ну да.

— Так вы счастливы, когда бегаете?

— Счастлив ли? Не знаю. Наверное, да. Я ощущаю в себе силы. И способность контролировать себя.

— Вам это нравится? Быть сильным? Контролировать себя?

— Да. То есть я почти никогда в жизни не ощущал себя таким. Обычно я ощущаю себя слабым, бесхребетным, как говорится. Если бы я был сильным, я бы сразу со всем покончил.

— Дело вовсе не в каком-то недостатке вашего характера, — сказал Джон.

— А я думаю, что как раз в том.

— Вовсе нет. И вы должны это понимать. Зависимость — это болезнь. Это не ваша вина, но теперь, когда вы это знаете, вы сами должны решить, что делать.

Я посмотрел ему в глаза. Никто ещё никогда не говорил мне такого. Что не только я во всём виноват.

В последующие четыре недели, посещая групповые и одиночные консультации, я понял, что нечто, таящееся в глубине меня и требующее алкоголя и наркотиков, — не моих рук дело. Нет никаких логических причин, по которым я разрушаю себя. Внутри меня существует какая-то секретная кодовая комбинация, и, когда цифры со щелчком совпадают, желание одерживает верх. Наука не может это объяснить, любовь не может победить, и не останавливает даже перспектива неминуемой гибели. Я зависим и останусь зависимым, как сказал консультант. Но — и это самое главное — мне не обязательно жить как зависимому.

Чарли Энгл — ультрамарафонец, рекордсмен по пересечению Сахары, участник десятков триатлонов. А также бывший алкоголик и наркоман. В своей книге он рассказал, как появилась его зависимость, как он с ней боролся и как бег спас ему жизнь.

Лайфхакер может получать комиссию от покупки товара, представленного в публикации.