Откуда берутся коллективные травмы и можно ли им противостоять в одиночку
Что такое психологическая травма вообще
Психологическая травма — результат очень сильного потрясения, которое нанесло вред психическому здоровью. В среднем мы довольно устойчивы к потрясениям. А травма возникает, когда стресс настолько силён, что психика не может к нему адаптироваться. Это прерванный процесс горевания, который человек не смог пройти до конца, потому что это было невыносимо.
В результате травмирующего события человек получает невыносимый опыт, который подрывает стабильность его личности и психическое здоровье. В качестве защиты психика «изолирует» то, что невозможно осознать и принять. И если этот опыт не переработать, потом он, вероятнее всего, проявится в виде посттравматического стрессового расстройства, депрессии, тревожного расстройства и флешбэков в виде воспоминаний.
Конечно, многое зависит от психики конкретного индивидуума. Отдельный фактор внешнего воздействия может стать проходным для одного и разрушающим для другого. Итоги травмирующих событий тоже бывают разными. Кто‑то способен оправиться после очень страшных происшествий. А кто‑то пронесёт последствия через всю жизнь.
Что такое коллективная травма
Коллективная травмаG. Hirschberger Collective Trauma and the Social Construction of Meaning / Frontiers in Psychology — это реакция на события, которые затрагивают значительную часть общества. Это могут быть голод и бедность, война, геноцид, теракт — нечто, что выбивает почву из‑под ног и перестаёт быть личной трагедией, потому что затронуло или может затронуть многих.
Разумеется, возникает вопрос: если люди реагируют на травмирующие события по‑разному, то справедливо ли объединять их в коллектив? Вот папа Дяди Фёдора в мультфильме «Трое из Простоквашино» говорил: «Если бы мы с ума сошли — то не оба сразу. С ума поодиночке сходят. Это только гриппом все вместе болеют». Здесь действительно есть над чем подумать.
Возникает вопрос, насколько мы можем говорить именно о коллективной травме. Ведь даже если мы примем как данность, что все люди, столкнувшиеся с некой экстремальной ситуацией, получили в результате неё психотравму, то всё равно каждый из них будет затронут по‑своему, в зависимости от степени участия.
Так, один человек, наблюдая за происходящим со стороны, может получить травму свидетеля; другой пострадает в результате потери близких. Надо ли говорить, что их травмы будут различаться — хотя бы по степени тяжести.
То есть всё немного сложнее. Рассмотрим простую аналогию: коммунальщики не очистили тротуар ото льда, и на нём поскользнулось много людей. Кто‑то сломал ногу, кто‑то ушиб спину, кто‑то рядом стоял и ужасался, ведь и он мог пострадать. Но в результате все они помнят, что место опасное, работники нерасторопные, а под ноги надо смотреть внимательнее, ведь можно столкнуться с подобными обстоятельствами и в другом месте. И чем дольше они будут обсуждать инцидент в очереди в травмпункте, тем более явно переживание начнёт становиться общим.
Коллективная травма — это индивидуальные переживания, которые воспринимаются как групповые. Она запечатлевается в культуре и общих ритуалах, благодаря чему может транслироваться из поколения в поколение. Поэтому даже люди, которые живут спустя десятилетия после катастрофы, могут создавать произведения искусства или демонстрировать привычки, в которых отражается коллективная травма, связанная с этим событием.
Коллективная травма не рождается автоматически вместе с трагедией, а постепенно оформляется обществом в ходе диалога.
Каковы последствия коллективной травмы
Коллективная травма — это не просто отражение ужасного события, которое произошло с группой людей. Она в итоге трансформируетсяG. Hirschberger Collective Trauma and the Social Construction of Meaning / Frontiers in Psychology в коллективную память и формирует ориентиры, по которым те или иные люди переопределяют, кто они и куда идут.
Коллективная память о травме отличается от индивидуальной, потому что передаётся и тем, кто со страшными происшествиями не сталкивался напрямую, кто далёк от них с точки зрения времени и/или пространства. Эти люди никогда не были свидетелями травмирующих событий, а потому «помнят» их по‑другому.
Да, с одной стороны, можно говорить, что травматические паттерны, усвоенные предыдущими поколениями, могут передаваться посредством научения и их потомкам. Но затем эти паттерны всё равно видоизменяются, проходя через сознание конкретного человека. Поэтому, на мой взгляд, корректнее говорить уже не о коллективной травме (даже если она изначально ею была, с течением времени от неё мало что остаётся), а о травме межличностных отношений.
В некоторых ситуациях память об угрозе может помогать адаптироваться к ситуации для выживания, формировать полезные установки. Это работает, когда речь идёт о чём‑то неизменном. Например, в 1930 году цунами обрушилось на территорию Папуа — Новой Гвинеи, что привело к гибели всего 0,1–1%Study finds oral traditions effectively warn people about tsunamis and reduce mortality / UC Santa Cruz населения. Потому что жители хранили память о предыдущих случаях и знали: если вода отступает от берега, надо бежать в горы. Сейчас методы прогноза стихийных бедствий и технологии шагнули вперёд, но и цунами теперь могут быть гораздо разрушительнее. Например, в 2004 году в Таиланде смертность на побережье составила 10–90% в зависимости от территории. Исследователи отмечают также, что часто гибнут мигранты, которые не впитали знание об угрозе вместе с коллективной памятью.
Но такая осторожность работает не всегда, точнее не против любых угроз. Например, явления природы неизменны и схема «бежать в горы» при приближении цунами всё ещё действенна. Но причинами травм также могут быть события, которые в том же виде не повторятся. А общество продолжает жить паттернами и установками, которые работали раньше. Или кажется, что работали, ведь прямого опыта у ныне живущих часто нет, есть только переживание травмы.
А ещё сверхосторожность пострадавшего общества перерастает в посттравматическое мировоззрение, которое характеризуется крайней бдительностью, навязчивым вниманием к угрозе. Оно нередко сопровождается чувством, что эта группа людей — одна в целом мире и должна постоять за себя.
Такое общество будет крайне агрессивно к любой опасности — большой или маленькой, реальной или мнимой, потому что это воспринимается как покушение на смысл существования. Права на ошибку нет, реакция должна быть быстрой и мощной, так как на карту поставлена сама жизнь. В то же время такое общество слепо к позитивным сигналам от других групп людей, так как видит во всём подвох. И такая позиция, вопреки ожиданиям, влечёт совсем другие последствия. А именно — может поставить под угрозу безопасность группы, так как её действия иногда подталкивают к ненужному конфликту.
Если общество не проработало свою травму, есть риск, что оно будет стремиться к повторению катастрофических событий. Это будет возможностью «включить» сложные чувства, которые члены группы всё это время испытывали, выполнить работу над горем. Но также это приведёт к новым разрушительным последствиям.
Почему коллективы могут держаться за свою травму
Без всяких подробностей кажется, что в любой травме нет ничего хорошего. Если что‑то сломалось, а замены (в нашем случае — другой психики) нет, надо чинить старое. Но группы людей нередко держатся за свой разрушительный опыт.
Ведь общество нередко строит смысл своего существования вокруг экстремальных невзгод. Со временем именно травма становится центром, вокруг которого формируется групповая идентичность, шаблоном, на который накладывается всё новое, непонятное. Она обеспечивает ощущение преемственности между поколениями за счёт одной судьбы.
При этом дверь в прошлое всё время остаётся приоткрытой, а общество топчется на пороге, не осмеливаясь отпустить дверную ручку. Ведь травма восстанавливает чувство контроля, укрепляет самооценку и ощущение коллективной ценности, побуждает к поиску смысла в страдании. А избавление от неё вызывает сильное отвращение, так как подаётся как отказ от коллективного смысла, разгибание скреп. И общество даже может мобилизоваться, чтобы сохранить травму.
Исследователи связываютG. Hirschberger Collective Trauma and the Social Construction of Meaning / Frontiers in Psychology это в числе прочего со страхом смерти. Когда формируется некая символическая коллективная сущность, память общества становится своего рода памятью каждого. Стремления группы превращаются в чаяния самого человека, а её боль и беды переживаются как подлинное личное страдание. Более того, становится почётно нести тяготы и даже умирать за это сообщество.
В моменты травмы, когда люди сталкиваются с чем‑то смертельно страшным, коллективное «я» становится бесценным. Оно заменяет неудовлетворённую потребность индивидуальной жизни обещанием: «Что бы с тобой ни случилось, группа выдержит и выживет со временем».
Как коллективную травму используют для манипуляций
Травма коллектива вплетена в идентичность его членов, причём на бессознательном уровне. Они испытывают боль, обиду, иногда стыд и унижение. Мир ощущается чёрно‑белым, где есть «хорошие мы» и «плохие они». Людьми в таком состоянии легко манипулировать: оправдывать происходящее, призывать к жертвам или восстановлению «правильного» порядка вещей. А так как травмированное общество не осознаёт своих ран, оно воспринимает это как справедливый порыв, легко присоединяется к группе, не задаваясь лишними вопросами.
Например, в 1389 году на Косовом поле войска сербского князя Лазаря потерпели поражение в битве против Османской империи, а Сербия признала сюзеренитет турецкого султана. А в 1989‑м президент страны Слободан Милошевич на том же Косовом поле произнёс националистическую речь, в которой отсылал к проигрышу 600‑летней давности, объяснял, что все эти годы сербы страдали исключительно из‑за этого, спрашивал, каково им было бы сейчас посмотреть в глаза героям той битвы. Он подчёркивал, что единство в стране принесёт процветание всему народу, заявлял, что сербы никогда ни на кого не нападали.
И хоть политик потом много говорил о многонациональности государства, значительное количество сербов воспринялоO. Zirojević «Kosovo in the Collective Memory» / The Road to War in Serbia: Trauma and Catharsis его предыдущую речь как мотивацию препятствовать отделению Косово. Антрополог Эдит Петрович отмечалJ. Kourvetaris Ethnonationalism and subnationalism: The case of former Yugoslavia / Journal of Political & Military Sociology, что Милошевич стремился объединить историю, память и преемственность, способствуя «иллюзии, что сербы, воевавшие против турок в Косово в 1389 году, каким‑то образом похожи на сербов, борющихся сегодня за сербское национальное выживание». А психолог Стивен Пинкер считаетС. Пинкер. Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше эту речь примером использования исторической памяти, что потенциально приводит к новым конфликтам, так как необходимо «восстановить справедливость».
Обращаться к коллективной травме — всё равно что тыкать палочкой в рану. А так как общество не очень осознаёт, что и почему у него болит, то может легко поддаться первому импульсу — наказать «виновных», добиться правосудия.
Что делать с коллективной травмой
Как и индивидуальную травму, коллективную нужно прорабатывать. Разумеется, это не вычеркнет болезненные обстоятельства из жизни — они уже поделили существование на до и после. Но это поможет воспринимать травмирующие факты более спокойно, трезво и реагировать на дальнейшие события более адекватно.
Избавляются от коллективных травм по‑разному. Но в целом всё сводится к безопасному пространству, в котором можно без риска обсуждать боль, сложные эмоции, задавать вопросы, искать ответы, проходить весь путь горевания до конца.
И это очень важно. Так, в России травма массовых репрессий проработана мало: архивы пока полностью так и не открыли, деятельности профильных обществ препятствуют. А многие граждане предпочитают позицию «было и было, что теперь вспоминать».
В Советском Союзе разговор о травме был начат людьми, которые являлись частью системы, потом долгое время блокировался. Это создаёт сложности в работе с коллективной травмой, как и невозможность провести чёткое разграничение между жертвами и палачами режима. В современной России сложилась травмоцентричная культура, которая выражается как на уровне индивидуальных, так и на уровне общественных проблем.
Конечно, чем больше в обществе согласия по тому или иному вопросу, тем проще. Но вовсе без обсуждения консенсус вообще невозможен.
Понятно, что желания одного человека, который решил со всем разобраться, недостаточно, чтобы повлиять на всё общество. Но коллективная травма — это множество индивидуальных. Так что можно начать с себя и пойти, например, с таким запросом к психологу. Или отслеживать, когда вам тычут палочкой в больное место и у вас возникает бездна тяжело переносимых эмоций. А затем задавать себе вопросы: почему так и как к вам нынешнему это лично относится.
Проработка этого опыта позволяет сохранить историческую память, но не зацикливаться на ней. Жить дальше, не застревая в моменте получения травмы, а адаптируясь к изменяющимся событиям.
