В чём суть ваби-саби — японского мировоззрения, которое учит ценить несовершенства
Журналист BBC Лили Кроссли-Бакстер рассказала о собственном опыте знакомства с эстетикой «скромной простоты» и поисках красоты в изъянах.
Я неохотно убираю руки от медленно вращающейся на гончарном круге миски и наблюдаю, как её неровные бока постепенно останавливаются. Вот бы ещё чуть-чуть их подправить. Я в древнем городе керамики Хаги в префектуре Ямагути. Хотя я доверяю мастеру, который убедил меня оставить миску как есть, не могу сказать, что понимаю его мотивы. Он с улыбкой произносит: «В ней есть ваби-саби». И отправляет мою миску на обжиг. А я сижу, размышляя над отсутствием симметрии, и пытаюсь понять, что же такое он имел в виду.
Как оказалось, непонимание этой фразы — вполне обычное явление. Ваби-саби — ключевая идея японской эстетики, древних идеалов, которые до сих пор регулируют нормы вкуса и красоты в этой стране. Это выражение не только невозможно перевести на другие языки — оно и в японской культуре считается не поддающимся определению. Его часто произносят в случае глубокого восхищения и почти всегда добавляют muri (невозможно), когда просишь объяснить подробнее. Короче говоря, выражение «ваби-саби» описывает необычный взгляд на мир.
Выражение зародилось в даосизме во времена существования Китайской империи Сун (960–1279), потом попало в дзен-буддизм и вначале воспринималось как сдержанная форма восхищения. Сегодня оно отражает более расслабленное принятие недолговечности, природы и меланхолии, одобрение несовершенства и незавершённости во всём — от архитектуры до керамики и флористики.
Ваби примерно означает «элегантная красота непритязательной простоты», а саби — «течение времени и наступающий вследствие этого распад». Вместе они обозначают чувство, уникальное для Японии и занимающее центральное место в культуре этой страны. Но такое описание очень поверхностно, оно мало приближает нас к пониманию. Буддистские монахи вообще полагают, что слова — его враг.
Как считает профессор Танехиша Отабе (Tanehisa Otabe) из Токийского университета, начинать знакомство с ваби-саби хорошо с изучения древнего искусства ваби-ча — вида чайной церемонии, возникшего в XV–XVI веках. Основавшие его чайные мастера отдавали предпочтение японской керамике, а не популярной в то время идеально выполненной китайской. Это был вызов тогдашним нормам прекрасного. На их чайных приборах не было привычных символов красоты (яркие цвета и затейливая роспись), и гостям предлагалось рассматривать неброские цвета и текстуры. Эти мастера выбирали несовершенные, грубоватые предметы, потому что «ваби-саби предполагает что-то незаконченное или неполное, оставляя простор для воображения».
Взаимодействие с чем-то, что считается ваби-саби, даёт:
- осознание естественных сил, участвующих в создании предмета;
- принятие природной силы;
- отказ от дуализма — убеждения, что мы отделены от окружающей нас среды.
Вместе эти впечатления помогают смотрящему увидеть себя частью природного мира и почувствовать, что он не отделён от него, а находится во власти естественного течения времени.
Щербинки и неровности воспринимаются не как ошибки, а как проявление созидательной силы природы – точно так же, как мох, растущий на неровной стене, или согнувшееся на ветру дерево.
«Принципы ваби-саби открыли нам глаза на повседневность и создали необычный, эстетический, подход к восприятию обыденного», — говорит профессор Отобе, особо подчёркивая важность принятия в японской культуре. В ней общество регулярно вынуждено бороться с катаклизмами. Вместо того чтобы провозглашать природу лишь опасной разрушительной силой, ваби-саби помогает представить её как источник красоты, которую стоит ценить даже в мельчайших проявлениях. Она становится местом, где рождаются цвета, формы, узоры и вдохновение, силой, с которой можно не только бороться, но и сотрудничать.
Главный же ключ к пониманию ваби-саби — неизбежность смертности, заключённая в природе. Сами по себе окружающие нас формы просто красивы. Но осознание их быстротечности, подчёркивающее нашу собственную недолговечность, делает их значительнее.
Это напомнило мне историю одной японской коллеги о её детской поездке в Киото. Тогда она наскоро прошла по территории вокруг деревянного храма Гинкаку-дзи, торопясь посмотреть более знаменитый позолоченный Кинкаку-дзи, возвышающийся над озером. Он был ярким и эффектным и впечатлял гораздо больше, чем его простой и традиционный собрат.
Она снова побывала там через несколько десятилетий. Хотя золотой храм по‑прежнему бросается в глаза, она заметила, что кроме быстрого удовольствия от созерцания золота в нём больше ничего нет. А вот в Гинкаку-дзи она нашла новое очарование: старое дерево имеет множество оттенков и текстур, а сады камней подчёркивают разнообразие природных форм. Она не могла оценить этого в детстве, но с возрастом стала воспринимать разрушительное действие времени как источник красоты — гораздо более значительный, чем блеск золота.
Я была заинтригована этим и решила связаться с керамистом Кадзунори Хамана (Kazunori Hamana), в чьих работах часто находят элементы ваби-саби. Он тоже подчеркнул важность старения.
«Когда ты молод, у тебя другие чувства — всё новое кажется хорошим, ты начинаешь видеть развитие истории, — объясняет он. — Когда ты вырастаешь, то видишь множество историй, в своей семье и в природе: всё растёт и умирает, а ты лучше понимаешь эти концепции, чем в детстве».
Такое отношение к отметкам времени — основная черта работ Хаманы, которые он выставляет в заброшенных сельских домах. Он объясняет, что дверные косяки, почерневшие за годы от каминного дыма, и начавшие осыпаться глинобитные стены — история дома. Они создают подходящий фон для его работ и помогают избежать холодной раздвоенности обезличенного пространства белых галерей.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
Хамана применяет в своей работе важную для ваби-саби концепцию о взаимотворчестве человека и природы. «Сначала я немного обдумываю дизайн, но глина — природный материал, она меняется. Я не хочу бороться с природой, поэтому следую форме глины, принимаю её», — рассказывает он.
Иногда природа становится ещё и фоном, на котором он выставляет свои изделия. Например, он оставил несколько работ в заросшем бамбуковом лесу на территории вокруг своего дома. За годы они заросли кустарником, и на них появились неповторимые узоры от перепадов температур, сколов и окружающих растений. Но это только дополняет красоту каждого объекта, а трещины расширяют его историю.
С ваби-саби также часто связывают искусство кинцуги — метод реставрации разбитой керамики с помощью лака и золотого порошка. Этот подход подчёркивает, а не скрывает трещины, делая их частью предмета.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
Когда дочь Хаманы случайно разбила некоторую его керамику, он на несколько лет оставил осколки на улице, чтобы природа придала им цвет и форму. Когда местный специалист по кинцуги склеил их, разница цветов была настолько тонкой и неравномерной, что её ни за что бы не удалось воссоздать намеренно.
Принятие природных эффектов и отражение семейной истории создают неповторимую ценность предмета, который во многих культурах сочли бы бесполезным и выбросили.
Стремление к безупречности, так распространённое на Западе, задаёт недостижимые стандарты, которые только вводят в заблуждение. В даосизме идеал приравнивается к смерти, потому что он не предполагает дальнейшего роста. Стремясь создавать безупречные вещи, а затем пытаясь сохранить их в таком состоянии, мы отрицаем саму их цель. А в результате теряем радость перемен и развития.
На первый взгляд эта концепция кажется абстрактной, но восхищение недолговечной красотой лежит в основе самых простых японских удовольствий. Например, в ханами — ежегодной церемонии любования цветами. Во время цветения сакуры устраивают вечеринки и пикники, катаются на лодках и участвуют в фестивалях, хотя лепестки этого дерева быстро начинают опадать. Узоры, которые они образуют на земле, считаются такими же красивыми, как и соцветия на деревьях.
Такое принятие мимолётной красоты вдохновляет. Хотя оно и окрашено меланхолией, но учит наслаждаться каждым приходящим моментом, ничего не ожидая.
Вмятины и царапины, которые есть у всех нас, напоминают о приобретённом опыте, и стереть их — значит игнорировать жизненные сложности. Когда через несколько месяцев мне пришла миска, сделанная мной в Хаги, её неровные края больше не казались мне недостатком. Вместо этого я увидела в них желанное напоминание о том, что жизнь неидеальна и не нужно пытаться её такой сделать.